Ранее опубликованные части: часть 1, часть 2, часть 3, часть 4, часть 5, часть 6, часть 7, часть 8, часть 9, часть 10, часть 11, часть 12, часть 13, часть 14, часть 15, часть 16, часть 17, часть 18, часть 19, часть 20, часть 21, часть 22, часть 23, часть 24, часть 25, часть 26, часть 27, часть 28, часть 29, часть 30, часть 31, часть 32, часть 33, часть 34, часть 35, часть 36, часть 37, часть 38, часть 39, часть 40, часть 41.
«…О мужчинах… Впрочем, ну их всех, кого-нибудь все равно пропустишь. Поэтому сейчас только об одном, – пишет Наум Сандомирский в книге «Местечко-2». – И отдельно, потому что этот «один» – мой отец. Давно уже хотел и должен был это сделать, еще в первой книге. Но все как-то не получалось. То нескромным казалось, то преждевременным, то еще что-нибудь… Но и не сказать не могу, слишком большое место в жизни моей он занимает. Сумев стать не только отцом, но и другом…
Все знали отца больше, как Бориса Наумовича. Но это так называемая «русская транскрипция», ассимилированный вариант, приспособленный для «местного разлива». Вульфы становились Владимирами, Бордухи Матвеями, Голды Галями, Пейсахи Петрами и т. д. Думаю, причины подобных метаморфоз долго объяснять не надо. Чуть ли не анекдотическая ситуация, похожая на ту, когда знакомились грузин з армянином:
– Прывэт, друг, минэ зовут Вано. Па-рузки Ваня.
– А минэ Акоп. У пэрэводе – траншея.
Так вот паспортная запись имени отца – Бенцион. Но далее для удобства читателя и соблюдения «исторической правды» стану называть так, как это делали в жизни.
Как уже, по-моему, в одной из глав заметил, был он профессиональным актером, имея диплом выпускника Московского театрального училища, где его директор и один из любимых педагогов – гениальный Михоэлс. Тот самый народный артист СССР, чье исполнение роли шекспировского короля Лира признано одним из лучших в мире. В 1948 году погиб при, как сформулировано в энциклопедии, при «невыясненных обстоятельствах». Случилось это в Минске, куда приехал в командировку по делам антифашистского комитета, членом которого являлся. Нечастый в то время на улицах города автомобиль «выбрал» жертвой именно его. Только было это не столько дорожное, сколько «политическое происшествие. Жили мы тогда уже в Глуске и, хоть был мальчишкой, помню, расстроенный отец сказал:
– Погиб мой учитель, великий человек…
И нашел в альбоме фото, где играет с ним в одном спектакле. Студентом иногда брали на эпизодические роли.
Да, скажет иной, а при чем тут Глуск? А при том, что, когда была отсиживаться в театрах считал не мужским делом. Актер стал солдатом что вполне закономерно, если хоть на момент поверить Шекспиру что жизнь – игра.
Не стану придумывать и говорить, как он воевал. Об этом ничего знаю, тем более что папа не очень любил рассказывать. Любая попытка звучала супер лаконично, как у Саида из фильма «Белое солнце пусть ни»: «Стреляли…» Но награды были, и не одна. Поэтому рискну предположить, что неплохо. Не хуже, чем все.
Помню, только один эпизод, о котором однажды рассказал все-таки. Узнав, что он актер, что до войны после окончания училища работал в Одесском театре, командир роты приказал в октябре 1943-го подготовить концерт к 7 ноября по поводу 26-й годовщины Октябрьской революции. Задачу сформулировал достаточно убедительно: «Не будет концертной программы, будет штрафной батальон. А то и чего-нибудь похуже». При такой сверхзадаче поневоле Станиславским станешь. Поэтому концерт был, и последовавшая за ним благодарность. Вот тогда еще раз вспомнил местечковый довоенный Народный дом, прививший любовь к театру.
Ранение, болезнь, госпиталь, голод, холод… Все это как-то мало стимулировало лицедейство. Поэтому после войны решили с мамой так: поедем на родину, в Глуск, тем более у дедушки жена умерла и ему тоже поддержка нужна. Друзья отговаривали, умоляли не делать этого, но прозаическое желание отогреться, откормиться оказалось сильнее. Уверял их: братцы, восстановлю физические кондиции, а через год, от силы два – опять сцена.
Но как говорится, человек с надеждой смотрит вверх, Бог взирает на него с высоты своего положения и интересы их не всегда совпадают. Ничего порой не бывает более продолжительным, чем иное временное. Так получилось и у отца.
Приехали, стали обживаться. Куда идти работать? Том более в небольшом поселке, да еще человеку с артистическим дипломом. Спросили: что умеешь, парень? Ну стричь, например? Вот это он как раз умел, учили в гримерной мастерской. Так и стал на некоторое время не севильским, а глусским цирюльником.
А несколько позже все же был востребован ближе к профессии. Стал сначала художественным руководителем, а потом до самой пенсии директором Дома культуры. Организовал народный театр где хоть отчасти реализовывал свою так и не угасшую с годами страсть к театру.
Зачем все это рассказываю? Разве дело в биографии, в каких-то бытовых подробностях? Любимый мною Бунин считал, что жизнь любого человека можно уложить в 2-3 строчки. Слишком категорично. Ведь это смотря, как посмотреть… Если «социально-физиологически», то да. Родился, учился, женился, родил, ушел на пенсию, умер. А если взять духовный аспект, воспоминание на срезе ассоциаций, запаха и цвета. Как это нередко бывает у самого Бунина. Тогда как? Слабо за 2-3 строчки!? И вообще, не устаю повторять, что во всяком человеке важна доминанта. И если он, к примеру, лицемер, карьерист, ловчила, то меня уже не волнует, что при этом он любит цветы и неплохо играет на флейте.
Какая ж доминанта была у отца? Во-первых, потрясающее чувство юмора. Он мог, например, вдруг таким образом напугать впечатлительную и мнительную маму:
– Ты знаешь, Роза, все-таки придется идти к врачу.
Для нее достаточно было услышать слово «к врачу», как сразу теряло смысл все остальное.
– Что такое, почему к врачу? Не скрывай, скажи мне всю правду… Я давно подозревала!..
И далее в таком духе. Но тут следовало невозмутимое:
– Ты знаешь, Розочка, давно заметил такую странность: чем больше я кушаю, тем меньше мне хочется.
Но все равно требовалось еще несколько минут, чтобы окончательно успокоить вконец взволнованную маму.
Или такой пассаж.
– А почему бы нам, Розочка, в отпуске не съездить в Киев? Хороший город. Крещатик, все такое… Тем более у меня там есть прекрасный знакомый. Наш Одесский театр там гастролировал, и мы познакомились.
И когда через полчаса удавалось уговорить тяжелую на подъем Розу Григорьевну, то вдруг выяснялось, что этому «прежнему знакомому» до войны было 92 года и если он не Вечный Жид, то шансы выжить к середине 1950-х у него весьма незначительные.
Таких примеров можно приводить сотни. Даже жалею, что не записывал всего этого, могла получиться неплохая книга юмора.
Запомнились доброта и порядочность. У него напрочь не было того, что однажды сформулировал для себя как «эффект автобуса». Как-то ехал домой из Бобруйска. Людей аж на два автобуса, но, увы, всем надо поместиться в одном. И что удивительно: когда ты сам в жаждущей толпе, думаешь – пусть шофер взял бы еще хоть несколько человек, что ему стоит… Но как только «втиснулся», вписал себя в это пассажирское месиво из тел, сумок, чемоданов тут же, грешным делом, мнение меняется на 180 градусов. Дескать, что это водитель себе позволяет? Почему нарушает общепринятые нормы? Мог бы давно уехать. Позвать сюда контролеров! И когда однажды так подумал, тут же стало стыдно и сформулировал про себя это моральный казус как «эффект автобуса». То есть, когда нам самим становится более-менее хорошо, то тут же забываем о других…
Для папы как раз всегда было важно, чтобы в автобус сели если и не все, то хотя бы максимально возможное количество пассажиров.
Был он мягок, интеллигентен, никогда не слышал от него ни одного бранного слова. Такое даже трудно себе представить. Но мог и взорваться в те моменты, когда речь шла о сохранении чувства собственного достоинства. Он уважал других, но он уважал и себя. Это было не то слезливо-пьяненькое самоуважение, когда затянувшийся «брудершафт» заканчивается банальным: «ты меня уважаешь?» при совсем не обязательном выяснении границ своего морального «статус-кво». Папа хорошо понимал, что существуют ситуации, в которых проигрыш достойнее выигрыша. Чаще всего они материального плана. Например, тебе что-то не досталось, но ты не обиделся, не скурвился, не унизил себя ради жратвы и шмотья. Для отца все это было очень важно и принципиально. Даже шутил по этому поводу:
– Ну, где еще найдешь такого мужа, который не всякую там ерунду дом тащит, а пьесу Виктора Розова «Шумный день», или новую песню композитора Аловникова «Марш автозаводцев».
Почему-то принято считать, что взрослый мужчина не поймет мальчика. Отец понимал, и не только своих «мальчиков», но и моих одноклассников, совсем не будучи при этом неким экстравертом, милашкой для всех. Все это было естественно, органично, без каких-то дополнительных усилий. Хотя, честно говоря, некая житейская инфантильность иногда мешала добиваться большего. Порой он мне почему-то напоминал биатлониста. К принятию важного для себя, для семьи решения подходил, как лыжник с ружьем подходит к огневому рубежу. Мчался по дистанции, чтобы по меньшей мере не отстать от лидирующей группы. Но вот огневой рубеж, принятие решения. Начинается замедление темпа, комплексование рефлектирующего интеллигента, «постановка дыхания», бесконечное примеривание к «мишени»… И пока шел процесс такого пробуксовывания, важные по жизни решения принимали другие, более настойчивые и уверенные в себе. Так, к примеру, было, когда в середине 1960-х мамин брат из Ленинграда предложил всем нам переехать в один из пригородов, город Вырицу, где «светил» Дворец Культуры, заведование им. Папа таки не решился. Если сюда приплюсовать несостоявшееся актерство, к которому так стремился, то, как мне сейчас это видится, у него была довольно скверная эмоциональная ситуация. Считал, видимо, себя гадким утенком, который даже в финале сказки не станет белым, красивым лебедем Сам он об этом, правда, никогда не говорил, но иногда что-то такое чувствовалось.
Умер он достаточно рано, в неполных 64 года. Вел себя мужественно, больше волнуясь о мамином насморке, чем о себе. Хотя все прекрасно знал и понимал, о чем мне однажды обмолвился. По-прежнему, много читал, консультировал самодеятельность, многим интересовался… Всю жизнь мучился в каких-то предчувствиях, но, когда беда грянула, встретил ее, как мужчина.
И вообще: сильный, слабый… Все это, пожалуй, довольно условно. Но если попробовать все же определиться, то сильный скорее всего тот, кто формирует обстоятельства, Слабый – подчиняется. Но и это можно сделать достойно, без паники, как сделал отец.
Жизнь его по жанру, как мне кажется сегодня, блюз. Тема легкой грусти Пушкинской, когда «печаль моя светла». Или импровизация на джазовую композицию «хорошему человеку иногда нехорошо». Но только иногда. Ведь в целом он был человек удивительно светлый и легкий. Хорошо пел, читал стихи… Как мне казалось, с несколько излишним пафосом, но очень выразительно. Вообще прекрасно чувствовал художественное слово. Может, поэтому, когда позже я начал выступать с вечерами поэзии, то всегда видел счастливое лицо. Вот почему после смерти много лет подряд в день его рождения организовывал поэтические встречи, посвящая их памяти отца. И всякий раз как бы видел глаза этого красивого и внешне, и внутренне человека. В таком утверждении нет ничего от того, что в народе называется: «всяк кулик свое болото хвалит». Да ничего я не хвалю, я просто вспоминаю. Если кто-то набрался терпения и читает внимательно, то, пожалуй, без труда заметил, что в этих записях нет ничего о плохих людях. Сделал вид, что просто не замечаю. Зачем. Ведь так много хороших и интересных».
Продолжение следует!
* * *
Приглашаем всех читателей поделиться своими воспоминаниями, фотографиями и историями о Глуске 1950-60-70-80-х!
Ваши личные истории и уникальные моменты, запечатленные на снимках, помогут сохранить богатое наследие местечка и создадут полное представление о его жизни. Вместе мы можем собрать ценные материалы, которые отразят дух и атмосферу Глуска, и подарим будущим поколениям возможность узнать о его прошлом. Не стесняйтесь делиться своими находками и воспоминаниями – каждая история имеет значение!
Электронная почта корреспондента: o.janushevskaya@yandex.by или оставьте свои координаты, кликнув на надпись «связаться с редакцией» внизу на главной странице сайта.
