Ранее опубликованные части: часть 1, часть 2, часть 3, часть 4, часть 5, часть 6, часть 7, часть 8, часть 9, часть 10, часть 11, часть 12, часть 13, часть 14, часть 15, часть 16, часть 17, часть 18, часть 19, часть 20, часть 21, часть 22, часть 23, часть 24, часть 25, часть 26, часть 27, часть 28, часть 29, часть 30, часть 31, часть 32, часть 33, часть 34, часть 35, часть 36, часть 37, часть 38, часть 39, часть 40.
«Наступил самый подходящий момент по принципу контраста перейти к более «топорному матерьялу» – мужикам, – пишет Наум Сандомирский в книге «Местечко-2». – Здесь тоже достаточно широкий выбор. От астматичного, вечно бледного, голубоглазого Якова Нифоровича Подберезного до здоровяков братьев Игоря и Николая Стельмашок, по молодости известных в поселке мастеров кулачного боя. Эти могли бы смело бросить перчатку самому купцу Калашникову. Не знаю почему, но за ними закрепилась кличка Ерцы. Конкуренцию им могли составить другие семейные пары. Братья Цвирко, например… И вообще, итальянскому режиссеру Лукино Висконти, поставившему свой знаменитый фильм «Рокко и его братья» хватило бы материала на несколько киноработ. Поимпровизировать, скажем кроме уже названных на тему братьев Метлицких, Разнаревичей, Заенчиков, Виноградовых, Былинских, Чимбургов…
Лично меня не очень соблазняет идея коллективных портретов, где герои выстраиваются толпой статистов, как на полотнах Ильи Глазунова. Для выпуклости изображения достаточно даже беглого. Будем по очереди извлекать того или иного из общего плана, придавая его ракурсу статус личностного.
Разве не стоит того тот же Александр Мозалевский? Несмотря на приблизительную одинаковость звучания на тезку Александра Македонского никак не тянул. Не было за плечами водителя, как у великого греческого завоевателя, громких походов и поэтому земляки звали его просто Шурой. Более того, к нему устойчиво «прилипла» кличка Цорес, в переводе с идиш – горе. Это самое Цорес воспринималось уже чуть ли не как фамилия. И если при ком-то непосвященном говорили Шура Цорес, то иной мог подумать, что разговор идет о благоверном еврее. Между тем он был самый настоящий «бульбаш».
Злосчастное «цорес» я уже застал как данность. Оставалось только догадываться о природе происхождения «ярлычка». Долго это оставалось секретом, пока однажды один из экспромтов судьбы не приблизил вплотную к разгадке тайны.
После школы, не реализовав с первого раза свою попытку стать студентом, пошел работать электрическую подстанцию, где уже по той же причине подвизался мой одноклассник Вова Доронин. Он и соблазнил.
И вот в один из октябрьских дней 1959 года посылают нас в Бобруйск за какими-то грузами. Ехать пришлось как раз с Шурой Цоресом, загрузив в кузов пять или шесть железных бочек для мазута или бензина.
В бодром темпе преодолев на «ЗИС-5» первые 25 километров, повернули на Глушу. И вот тут-то через пару минут нас ожидал неприятный сюрприз. Надо ж такому случиться, что вдруг что-то непонятное происходит с левым передним колесом – вроде как заклинило – и не доезжая метров десять до какого-то ближайшего мостика машина становится управляемой, резко идет под откос. Бочки через нас, треск, скрежет, удар бампером в телеграфный столб.
Когда «антилопа» замерла в статичном положении, из кабины вы кивает белый как мел водитель, который и всегда-то был сплошное молоко без крови и кричит в сторону кузова:
– Ну что, хлопцы, живы? Да все, вроде, нормально, дядя Шура… Хотя бочками могло пристукнуть.
– Тады берите лопаты… Домкрата нима, подкапывать под колесо надо…
Вот тогда и подумалось: не связывается ли злосчастное «цорес» с профессиональной невезучестью? Ведь позже нас проинформировали что подобные автоказусы в «коллекции» Мозалевского случались. Не хочется только верить, что прозвище раньше времени и в могилу его свело. Но тем не менее это случилось. Хотя здесь сыграли свою роль иные закономерности. В противном случае люди выбирали бы другие клички и прозвища, многозначительные, как в романах Фенимора Купера. Того же Мозалевского, этого по жизни доброго, быстрого и легкого человека, на звали бы Шурой-удачей, радостью. Что-нибудь в этом роде.
Кстати, о радости. По-моему, догадывался о том, что это такое и знал, где ее искать чаще всего тот, кто по бедности нашей умел довольствоваться малым. Уровень притязаний определял и уровень удовлетворенности. Гоголевскому Башмачкину для счастья хватало шинели. А Грише Петриковцу и Змитеру Соколу – нескольких случайных благодарных слушателей, чтобы в очередной раз рассказать знакомую байку, «подцвеченную» некоторыми новыми подробностями. Причем, с каждым разом их становилось все больше. Количество желающих послушать их по этой причине не убавлялось. Как любил говаривать протопоп Аввакум: «видят, что дуруют, а отойти от дурна не хотят». Да и зачем, если всем весело, всем хорошо. Ситуация, которую с некоторого времени стал определять для себя как «санаторную».
И вот почему. Дело было в Бобруйском санатории имени Ленина, хотя трудно сказать, какое отношение имел вождь революции к желудочному профилю заболеваний.
Сижу в лечебной ванне, как эдемский Адам, даже листиком фиговым не «озаботился». Вдруг подходит дама в белом халате и бьет в лоб прямотой вопроса
– Мужчина, вам хорошо?
Машинально прикрыв рукой то, что футболисты прикрывают при пробитии штрафного удара, нервно интересуюсь.
– В каком смысле хорошо?
– Не волнуйтесь, не в том, в каком вы подумали, а в специфическом: водичка не очень горячая?
– Она даже не очень теплая, – придя в себя, успокаиваю процедурную фею. А сам при этом думаю: почаще бы так. Подходили и спрашивали, хорошо ли мужчине? Не только в специфическом аспекте, а в самом прямом, житейском. И не только мужчине.
Умел извлекать, как мне казалось из жизни по максимуму послевоенный местечковый фотограф Лева Шабшаевич, более известный как «шпокойно, шнимаю».
Не было, пожалуй, семьи, где его рукой хоть кто-нибудь не удосужился «шпокойно зашняться». До сих пор и в нашем семейном альбоме сохранилось фото, где мы, три брата, стоим тесно прижавшись друг к другу в ожидании птички, которую нам твердо пообещал дядя Лева.
Птичка не вылетела, а вот сам он вскоре улетел. И не один, а с Фанечкой Швец, хозяйской дочкой, которую квартирант очаровал напористостью и четкостью излагаемых перспектив. Кроме всего прочего, парень хоть куда, чем-то напоминал Гришку Мелехова в исполнении Петра Глебова. Тут кто хочешь не устоит!
Оставив за собой начальное «Ш», новоявленная Швец-Шабшаевич вскоре вместе с мужем переехала в Минск, где и домом обзавелись, и легковушкой… Не из трепачей оказался ее избранный. Не из тех, кто начинает жить заново с каждого очередного понедельника. Не занимаясь излишним самокопанием, очисткой «авгиевых конюшен» души, делал жизнь основательно, надежно и подробно. Каждый день. Сейчас в Америке. Эта страна для таких как он. Вот только годы не те.
Когда говорят об истории, то обычно мыслят глобально: эрами, эпохами, периодами, масштабными личностями. И меньше всего о том, что скромно называем «издержками». Когда, к примеру, убили Александра II, то никто не заметил мальчика с корзинкой, тоже погибшего при взрыве. Что, мол, значит, такая мелочь, когда решаются судьбы державы и надо убрать монарха. А ведь моральный стержень в этом малыше. Нежелание обращать внимание на такие «мелочи» и есть, пожалуй, сволочная сущность всех революций.
К чему это так «завернул»? Да опять к тому же. Глуск для меня не только какие-то официально признанные судьбы, личности, факты… Это еще и Володька Робирог, почему-то прозванный Хаимом, который на руках мог пройтись вокруг цвинтора и вообще акробат был замечательный. Это и сосед дядя Саша-квартирант, счастливый от того, что мог принести с маслозавода, где работал технологом, килограмм-другой масла, сыра. Это, как уже говорил, и Юра Семенов, лихо мчащийся без рук на велосипеде.
И скромнейший Мордух Эпштейн, так много сделавший для становления артели «КИМ». Удивительно интеллигентный, честный человек, про которого кто-то заметил: «Ему можно смело доверить ключи от Советского Союза». Имея в виду, что никому не откроет, и сам ничего не утащит. Это и Федор Матвеевич Язылец, мой сосед, той же кагорты порядочных людей, которые всегда вызывали уважение, порой даже восхищение.
Глуск – это и какие-то бесконечные прозвища, где мало кого называют по фамилиям, а все больше по «кликухам». Только и слышалось Пофа, Капорца, Ерец, Вальча, Бебча, Беба, Синчик, Мукасей, Махтей, Козел, Мотул дер Гун, Чиплюх, Каравка, Фугас, Хомут, Полипос. Этимология их – дело запутанное. Поди разберись: что к чему и почему? Глуск конца 1950-х – это сатирическая поселковая газета «Шприц», плод общих усилий клубного художника Ивана Петровича Булгакова и тогда юного автора этих строк. Мы накалывали на иглу не сами, а с подачи неких идеологических структур, снабжавших фактами. Догадываюсь что таковыми были отдел пропаганды райкома партии и его младший брат комсомол.
Чаще всего в «гербарий» попадали выпивохи, нечистые на руку недостаточно последовательные атеисты, рискнувшие крестить детей… Помню даже, как «пригвоздили» одну даму, слывшую куртизанкой. А запомнилось, наверное, потому, что ее фамилия Приц хорошо рифмовалась с названием местечкового «крокодила» и юный стихоплет не преминул воспользоваться сим обстоятельством для усиления поэтическго эффекта. Не знаю, как насчет воспитательного момента, а вот на количестве клиентов любвеобильной то ли швеи, то ли ткачихи критика сказалась весьма положительно. Реклама все-таки. Если раньше кто-то не знал, проходил мимо, был эротически не мобилизован, то сейчас имел адресок с заранее запрограммированным удачным результатом. Да и в забегаловках особого оттока не наблюдалось. Чаще всего наши «герои» испытывали нечто подобное тому, что переживал чеховский Дмитрий Кулдаров. Тот самый, который пьяненький попал-с под лошадь и счастлив был увидеть сообщение об этом в газете. Еще бы, такое паблисити! А то жрешь эту водяру и ноль информации, Местечко, как и страна, должно знать своих героев.
У «Шприца» был и кузен – «Комсомольский прожектор». До гиперболоида инженера Гарина ему было далеко и выхватывал он из тьмы тех членов ВЛКСМ, у которых не все оказывалось в порядке с «Ленинским зачетом», уплатой членских взносов, сдачей норм «ГТО – готов к труду и обороне».
Порой у меня возникало ощущение, что выпускались номера по наряду, так далеки они были от законов художественной и поэтической композиции. Рисунок уровня бендеровского тиражного лозунга на пароходе «Срябин», стихи и того хуже. Под ними не поставил бы подпись даже Никифор Ляпис из того же произведения...»
Продолжение следует!
* * *
Приглашаем всех читателей поделиться своими воспоминаниями, фотографиями и историями о Глуске 1950-60-70-80-х!
Ваши личные истории и уникальные моменты, запечатленные на снимках, помогут сохранить богатое наследие местечка и создадут полное представление о его жизни. Вместе мы можем собрать ценные материалы, которые отразят дух и атмосферу Глуска, и подарим будущим поколениям возможность узнать о его прошлом. Не стесняйтесь делиться своими находками и воспоминаниями – каждая история имеет значение!
Электронная почта корреспондента: o.janushevskaya@yandex.by или оставьте свои координаты, кликнув на надпись «связаться с редакцией» внизу на главной странице сайта.
