Ранее опубликованные части: часть 1, часть 2, часть 3, часть 4, часть 5, часть 6, часть 7, часть 8, часть 9, часть 10, часть 11, часть 12, часть 13, часть 14, часть 15.
«В пьесе под названием «Жизнь», из скольких бы актов она не состояла, решающими были и остаются две ремарки: «Вышел на сцену» – «Ушел со сцены», – пишет Наум Сандомирский в книге «Грустный клоун», изданной в 2010 году. – У места этого размышления есть конкретный адрес: ограда, за которой давно почивает Рахиль Мироновна Урицкая. Уж на что бодрая была старушка, а поди ж ты. Индульгенция на вечность не гарантирована и бодрым.
Уровнем оптимизма и нелевитановской дикцией мало чем отличалась от брата. Но точно так, как это понимали хлеборобы, так ее понимали покупатели, когда в последние предпенсионные годы была «брошена» отделом кадров райпо на реализацию мороженого, то тут уж и вообще не требовалось словарного запаса поэтов пушкинской поры. Бартер почти бессловесный. Ей горсть копеек, а она тебе небольшой холодный стаканчик тающего во рту блаженства.
Во все остальное время в деле барражирования по местечковым улицам могла составить конкуренцию разве что только бабе Либе. Но поскольку у последней был романтический интерес к жизни во всех ее многообразных проявлениях, а у Рахили в основном «майсы», то маршруты их редко пересекались.
Если у брата лицо было кровь с молоком, то у сестры никогда не познавшей прелести замужества, то же самое, только с двойным «вложением» того и другого. И если она, встретив кого-нибудь, говорила «слухай сюды», то это произносилось так эксклюзивно н таинственно, будто сейчас будет нечто такое, что решительно перевернет твою жизнь.
Ты сначала «слухал сюды», потом «слухал туды», а суть все ускользала. Сути просто не было. Был набор слов, представляющий интерес только для источника информации. А необходимость выдержать все это держалась на элементарной тактичности. Ее объем определяло количество минут, проведенных около Рахили Мироновны.
Был у старой девы еще один пунктик. Очень уж нравилось ей считать себя другом детей. И несколько конфет в кармане платья, вязанного жакета, пальто («тару» определяла пора года) казались тете Рахили безусловной гарантией их пылкой любви. Согласитесь, несколько упрощенное понимание педагогических идей Песталоцци.
Одаривая очередного октябренка или пионера, нередко сопровождала благотворительный акт, видимо, очень важным для себя вопросом:
– Вот ты мынэ так скажи: каво болшэ лубиш: папу из мамой, чи тетю Рохул.
Вид на возможное получение конфеты несколько затруднял положение тех, кому он был адресован. И родителей любишь, и упавшее доверие спонсора чревато потерей сладкого. Не ахти какое «Мишка на севере», но на халяву ж все-таки. Как-то варьировали с сиюминутной выгодой для себя.
Запас ее прочности казался если и не бесконечным, то очень надежным на ближайшую и более отдаленную перспективу. Но что-то сломалось в звене, казавшимся самым прочным.
Долгие годы она дружила с тоже подзадержавшейся в девичестве долговязой, подслеповатой Фаней Лившиц. По-моему, даже жили вместе. Так вот эта самая Фаня нанесла ей удар в спину. На взгляд Рахили, почище того, что ее тоже мало зрячая тезка нанесла выстрелом вождю мирового пролетариата.
На волне горбачевской «оттепели» однажды робко намекнула подруге о возможности попробовать счастья на земле обетованной. Но Рахиль, имея брата-коммуниста, партизана, передовика сельскохозяйственной отрасли и сама пропиталась критической массой патриотизма.
– Нет! – таков был ее категорический ответ.
– Да! – подсказывало Фане ее внутреннее «я».
На этом стыке все и сломалось. Всегда проходящая вторым номером она позволила себе иметь собственное мнение. И поэтому за спиной Рахили начала оформлять документы на отъезд. В жизнь скромной провинциальной еврейки прочно вошло понятие ОВИР. Для конспирации приходилось проявлять чудеса изобретательности. Словно она и не Фаня вовсе, а московская радистка, сброшенная в тыл партизанского движения.
Но как бы там не было, стала в Глуске первой ласточкой, проложившей путь на землю обетованную прочим своим землякам иудейского происхождения. Хотя с ее комплекцией правомернее назвать первым вальдшнепом, отправившимся в полет к родным палестинам. Ведь еще со времен Римского владычества тысячелетними под новый год евреи всегда произносили и произносят заветные слова «На будущий год в Исрусалиме».
В общем, в эмиграционном смысле Фаня Лившиц разбудила глусское еврейство, как в свое время Герцен разбудил революционеров российских. К счастью, с разными последствиями.
Неприятными они оказались только для ее подруги Рахиль Урицкой. Она так и не смогла простить то, что посчитала предательством по отношению к себе.
После этого стала стареть как-то быстрее и заметнее.
А чем все это заканчивается, так мы все догадываемся. Будь я художник, то изобразил бы такой символ времени: песочные часы, где в отверстие просачивается не песок, а люди».
Продолжение следует!
* * *
Приглашаем всех читателей поделиться своими воспоминаниями, фотографиями и историями о Глуске 1950-60-70-80-х!
Ваши личные истории и уникальные моменты, запечатленные на снимках, помогут сохранить богатое наследие местечка и создадут полное представление о его жизни. Вместе мы можем собрать ценные материалы, которые отразят дух и атмосферу Глуска, и подарим будущим поколениям возможность узнать о его прошлом. Не стесняйтесь делиться своими находками и воспоминаниями – каждая история имеет значение!
Электронная почта корреспондента: o.janushevskaya@yandex.by или оставьте свои координаты, кликнув на надпись «связаться с редакцией» внизу на главной странице сайта.
