Ранее опубликованные части: часть 1, часть 2, часть 3, часть 4, часть 5.
«…Либа Неваховна Эпштейн. Прабабушкой моему первенцу-сыну она успела побывать несколько недель всего и дай-то ему Бог прожить не меньше, – пишет Наум Сандомирский в книге «Грустный клоун», изданной в 2010 году. – Уйдя в мир иной в 87 лет, она до последних дней не спешила возвращать однажды выигранный билет под названием жизнь.
В пору своего неожиданного увлечения мексиканскими монументалистами хорошо запомнил слова Сикейроса о том, что долголетие – это талант. Согласен, звучит парадоксально даже для художника. Но как сказала бы сама баба Либа, цимес в таком предположении есть. И он в том, что в расчет берется не только генетически предопределенная программа, но и система социальных отношений. Еще проще, умение ладить с людьми, извлекая из общения с ними положительные эмоции. Некоторым удается строить их так, что это позитивно влияет на их жизненный тонус.
Хорошо, что эти строчки не прочитает та, о которой тоже хочу сказать «этих пара слов». Она уже после первых строчек могла заметить:
– Гор а мишугенер… Неужели нельзя сказать проще? Чтобы это поняла не только я, но даже Двося.
Речь шла о соседке, над которой она любила добродушно пошутить. Что-что, а чувство юмора у нее было уникальное.
Скажем, если вы ее встречали на улице и спрашивали: «Баба Либа, куда вы идете?», то ответ мог быть таким:
– Пойду немножко прогуляюсь в Зеленковичи.
Тут следует заметить, что названная деревня находится более чем в двадцати километрах от Глуска. И с таким же успехом она могла сказать, что прогуляется немножко в Мелитополь.
И ведь главное-то дело, что действительно готова была «прогуляться» куда и когда угодно. Не в нынешнем понимании оздоровительного вечернего моциона, а в огромном желании «попробовать на вкус» как можно больше людей и вещей.
Понятие «космополит» прозвучало бы для нее так же непонятно, как «атрибутивный член предикативной синтагмы». Но баба Либа (в местечковой транскрипции – Либе) по своей человеческой сути была им. Пилигримом, гражданином мира, готовым шагать от села к селу, от города к городу, чтобы рассказать всем, какая погода на земле. В этом смысле ей очень шло ее имя, если воспринимать Либе в буквальном смысле Любовь. К погибшему на войне сыну, к трем дочерям, мужу, людям вообще.
Может, поэтому она все любила называть ласкательными, уменьшительными именами. Было время, когда не отличающаяся стабильностью местная электростанция в целях экономии каждого киловатта отключала свет ровно в двадцать четыре ноль-ноль. А ее муж Мотул, который был чуть ли не на полголовы ниже своей Либочки – большой книгочей. Из тех, кого образно называли «моме-бухами». Причем, почему-то читал стоя и согнувшись над столом. Как Бальзак писал.
И если не успевал дочитать хотя бы несколько строчек, то в ход шли спички. Тогда из соседней комнаты, как призрак отца Гамлета, выходила в длинной ночной рубахе Либа Неваховна и нежно-вкрадчиво говорила:
– Мотулке, ду бист нох нит гемахт дайне урокес? Гей шлофун, Мотулке. (Ты еще не сделал уроки? Иди спать…)
А дочерей тоже не называла иначе как Дыньке, Нэхке, Симке. И при этом очень стремилась к тому, чтобы все в отношениях между людьми было по писаным и неписаным правилам человеческого общежития. И если что-то выходило за эти рамки (а такое в жизни случается нередко), то с какими-то внутренними болью и недоумением говорила:
– Ой, грих это, грих!
С этим неожиданным «и» слово «грех» у нее звучало почему-то с каким-то украинским акцентом.
И под такое нравственное определение попадали многие вещи и явления. Даже видя, как голуби на центральной площади оставляют следы своей желудочной деятельности на памятнике Ленину, с укоризной выговаривала пачкунам-пернатым:
– Ой, грих это, грих!
Даже сама того не подозревая, баба Либа постоянно жила в каком-то смешливом самоироничном ключе. Это было ее органичное, естественное состояние. Как, например, у актрисы Фаины Раневской. Только не на том уровне образовательной, интеллектуальной. художественной подготовки. Другой мир – другие шутки.
Особенно любила день первого апреля. Это для нее все равно что профессиональный праздник. Визиты в дома подруг (а кто у нее не подруги?). Могла зайти к Басе Нозик, Розе Духан или к той же Двосе, радостно сообщив им:
– Что вы сидите дома? Вы что, не знаете: только-только в магазин Стерина привезли свежую рыбу. Еще пока никто не знает и очереди нету.
Те, уже как бы предвкушая ее фаршированный вариант, бросали все и неслись в «именную» торговую точку. Чтобы чуть позже прибежать к ней с претензией, что обещанной рыбы-таки нету.
Она внимательно выслушивала каждую и каждой же с олимпийским спокойствием отвечала:
– Значит, вы все-таки немножечко не успели, уже разобрали.
А если наиболее обиженная Двося пробовала возникать, то Либа с той же ровной интонацией вопрошала:
– Двосе, зог а маце.
– Ну маце.
– Дер тате ба дыр а ферд, а ду бист а кляце. Разве сегодня не первое апреля? Или я что-нибудь перепутала?
И тогда смеялись уже все вместе.
О, знай я тогда, что через много-много лет буду вспоминать об этой чудесной женщине, то уже тогда ходил бы за ней с блокнотом. Уверен, пустым бы он не был.
Ну как бы вам понравилась такая ее хохма!? Наша партия, в очередной раз «отчитываясь» перед населением, писала и говорила о том, сколько она всего производит на душу населения. Мяса, молока, яиц, овощей, фруктов… И однажды, в очередной раз услышав по радио про эту самую среднестатистическую душу населения, баба Либа в присущей ей отвлеченной манере, тихо заметила:
– Ты слышал, Мотул, эту майсу? Теперь я понимаю, почему телу уже иногда не хватает…
Или вот такой маленький шедевр. У одной полной местечковой еврейки была фантастически большая грудь. И этот факт Либа Неваховна тоже не оставила без своего весьма оригинального комментария:
– Ой, у Хаи Чиплюх такой бюст, что я бы ей не пожалела звание дважды героя. Им за звание ставят в парках бюсты. А я бы сделала немножко наоборот: за бюст дала звание.
И действительно, в Глуском парке установлен бюст Дважды Герою Советского Союза Степану Шутову. Видимо, она имела в виду именно этот факт.
Рассказывали мне еще и такую авторскую импровизацию. На одной и той же улице с Эпштейнами, через квартал, жил один старый партийный работник. При жизни в особом умении дружить замечен не был. Жил несколько обособленно, единолично, особенно уже на склоне лет. А когда он умер, то посмертный некролог о нем в районной газете вызвал у бабы Либы такие эмоции:
– Мотул, гиб акук (посмотри). Пока жил, никаких таких друзей у него не было. А помер, так сразу тебе тут целая группа товарищей.
Но вот уже около сорока лет как умерла сама Либа Неваховна. На ее кладбищенском памятнике кроме привычных слов от благодарных детей, внуков две цифры в скобочке: 1885-1972.
Все тот же шолом-алейхемовский вариант – умирают люди. Сказал об этом и вдруг на момент представил живую бабу Либу. Вроде как она улыбнулась на эти банальности и все так же неназойливо спросила:
– А ты можешь предложить что-нибудь другое?
Да, других вариантов действительно нету. Все это понимают еще при жизни. И так же спокойно об этом говорят. Как нередко поступала Либа Неваховна с подругами. Во время одного из таких разговоров Двося однажды категорически заявила:
– Когда я умру – никакой музыки… Тихо жила – тихо и похоронят…
На что баба Либа успокаивающе заметила:
– Двося, не делай ветер. Это уже не твоя проблема. Барабан будет стучать, но ты уже его не услышишь.
И, как всегда, ей было трудно что-нибудь возразить».
Продолжение следует!
* * *
Приглашаем всех читателей поделиться своими воспоминаниями, фотографиями и историями о Глуске 1950-60-70-80-х!
Ваши личные истории и уникальные моменты, запечатленные на снимках, помогут сохранить богатое наследие местечка и создадут полное представление о его жизни. Вместе мы можем собрать ценные материалы, которые отразят дух и атмосферу Глуска, и подарим будущим поколениям возможность узнать о его прошлом. Не стесняйтесь делиться своими находками и воспоминаниями – каждая история имеет значение!
Электронная почта корреспондента: o.janushevskaya@yandex.by или оставьте свои координаты, кликнув на надпись «связаться с редакцией» внизу на главной странице сайта.
