Ранее опубликованы: часть 1, часть 2, часть 3, часть 4, часть 5, часть 6.
«Бабушка работала служанкой у священника и жила с этой семьей в Китае в городе Харбин»
Галина Павловна родилась 14 августа 1941 года в деревне Заполье (в паспорте указана дата 16 мая 1941 года). Сейчас вместе с детьми и внуками живет в городе Туапсе (Россия).
– Галина Павловна, расскажите, пожалуйста, о вашей семье.
– Рассказ о своей семье хочу начать с истории моей бабушки по маминой линии. Звали ее Анастасия Малевич, в девичестве Горностай. Она была родом из деревни Косаричи Глусского района. До замужества бабушка работала служанкой у священника и жила с этой семьей в Китае в городе Харбин.
Бабушка Настасья пришла в Заполье замуж. Дедушку звали Никифор Малевич.
Первая жена дедушки умерла и у него остались на руках двое маленьких девочек Елена и Катерина. Как познакомились дедушка и бабушка я не знаю. Знаю только, что дедушка, увидев, что у Настасьи много всяких хороших заморских вещей, позвал ее замуж. Вот так бабушка оказалась в Заполье.
У них родилось пятеро детей. Моя мама, Федора (ее и Феней называли) была самой младшей. Дедушка был человеком мастеровым: обувь умел ремонтировать, сечкарни для приготовления корма животным сам делал, столярными работами занимался (у нас долго стоял в доме красивый стол и кровати с резными ножками, сделанный его руками). Но у него был один существенный недостаток – любил богатых женщин. Поэтому однажды, встретив другую состоятельную женщину, дедушка, долго не раздумывая, ушел к ней в Бобруйск, оставив на бабушку всех детей. Вот тогда пришлось тяжело.
«Хозяин огорода так сильно избил девушку, что повредил ей почки»
Дети, чтобы тоже хоть немного заработать, пасли чужих коров. Однажды одна из коров, которых пасла Елена, забежала на чужой огород. За это хозяин огорода так сильно избил девушку, что повредил ей почки. Она долго болела и умерла.
Другие дети нанимались на разные сельхоз работы, няньками к людям и за такую работу кто-то деньги давал, но чаще зерно и продукты. Так и жили. Удалось даже немного насобирать про запас зерна. Дед Никифор узнал, что у них в хозяйстве появилось много зерна. Приехал из Бобруйска и предложил все это продать в городе, мол, живые деньги то лучше. Погрузил все зерно и даже продукты, что в доме были, и уехал, как оказалось навсегда. Большая семья опять осталась и без денег, и даже без еды.
В тот год Настасья вместе с детьми лето и осень собирали в лесу грибы, ягоды – что сами ели, а что продавали. Бабушка, сирота с детства, всю жизнь работала служанкой, тяжелому крестьянскому труду ее никто не учил. А пришлось заниматься огородом, сеять в поле рожь, серпом жать… Тяжелую жизнь она прожила.
Время от времени про деда слухи в деревню доходили. Говорили, что он все искал для себя богатую да красивую жену и так кочевал от одной женщины к другой. Живет с женщиной: и дом построит, и вроде нормально все. А потом ему что-то не понравится, разругается и уходит дальше искать свое счастье.
Когда был старенький, больной и уже лежал, не вставал, он вызвал к себе в Бобруйск мою маму. Она была его младшим ребенком. Мама сидела возле него несколько дней. А он лежал, молился и почти все время плакал. Может быть, вспоминал свою жизнь и свои плохие поступки.
«Мама была очень деятельным человеком»
– Мою маму звали Федора (Феня) Никифоровна Малевич, отца – Павел Иванович Смирнов. Он был родом из Саратова, перед войной служил кадровым военным в Беларуси.
Мама была очень деятельным человеком, она не любила сидеть на месте. Это и особенность характера, и вынужденная мера – нужно было зарабатывать деньги. В Калатичах она работала нянькой в какой-то семье. Потом уехала работать в Осиповичи, где мои родители и познакомились.
Поженились они примерно за год до начала войны. Отца я никогда не видела. Его призвали на фронт, а я родилась немного позже. Мама говорила, что я родилась 14 августа 1941 года, хотя в паспорте у меня стоит совершенно другая дата – 16 мая 1941 года.
Началась война. Папа на фронте. Маме оставаться в Осиповичах одной, да еще беременной, было невозможно, и она решила вернуться в Заполье. От Осиповичей до нашей деревни большую часть пути шла пешком, иногда ее подвозили. Документы, которые были при ней, в том числе и документы отца, она спрятала под каким-то мостом – побоялась с ними идти.
Я родилась в Заполье. А здесь была такая бедность, что даже младенца завернуть не во что было. Пришлось маме сходить в Осиповичи за оставленными там вещами. Обратно возвращалась в компании с другой женщиной – так смелее себя чувствовали обе. Попыталась найти спрятанные отцовские документы, но ничего в том месте она не нашла – все куда-то пропало.
Про отца мы больше никогда ничего не слышали и не знаем где он воевал, как погиб – ничего.
«Мама привязывала меня на печке – оставляла на день еду и я сидела одна до вечера»
– Расскажите о вашем детстве.
– После войны, я точно не знаю где мама работала, но она говорила, что с другими женщинами возила лес на подводах, строила какие-то сараи. Меня она оставляла с бабушкой. Года 4 или 5 мне было, когда бабушка Настасья умерла. Ребенка стало смотреть некому. Мама привязывала меня на печке – оставляла на день еду и я сидела одна до вечера.
Однажды мама попросила соседку Ксению посмотреть за мной маленькой. Она пришла, залезла на печку и уснула там. А я нашла спички, играла с ними – строила колодцы. В какой-то момент чиркнула спичкой по коробку, и спичка загорелась у меня в руках. Я испугалась, вскрикнула и бросила горящую спичку на остальные – все загорелось. От моего крика соседка проснулась, увидела пожар, и мы вместе затушили огонь.
Когда подросла, стала понимать, что можно, а что нельзя и уже за мной никто не присматривал. Мама давала мне посильные задания по хозяйству, которые надо было сделать к ее приходу с работы. Лет в семь я уже печку сама топила, еду животным могла приготовить и покормить их. Дальше – больше: кушать научилась готовить.
Но ребенок, есть ребенок и детское любопытство еще никто не отменял. У нас в доме висели настенные часы с маятником. Однажды мне стало интересно, как маятник двигается: никто его не трогает, а он туда-сюда, туда-сюда. Я взяла возле печки вилки, которыми чугунки доставали, подцепила часы, сняла их, положила на пол и стала разбираться, как они работают. В результате, часы я сломала – мама сильно ругалась.
Был случай, когда любопытство меня подвело. Над печкой висел красный перец в стручках. Он же яркий, красивый. Попробовала. Во рту – пожар! Я стала выплевывать и вытирать рот, а получилось, что размазала перец по губам и вокруг их. Получила ожог, рана заживала долго.
«Отчим плохо со мной обращался, не давал мне кушать»
Когда мне было лет пять или шесть мама еще раз вышла замуж. Понятно, что женщине одной с ребенком в деревне жить тяжело и в доме нужен хозяин. Стали жить вместе. У отчима (Алексей звали) была опасная бритва. Меня она заинтересовала. Я попробовала ей резать хлеб и так острой бритвой это хорошо получилось, что целую большую буханку хлеба (мама его сама пекла) я на мелкие кусочки порезала. Опять меня ругали…
Но долго мама с Алексеем не жила. Во-первых, он оказался лентяем. Мама на работу ходила, а он дома сидел. Ну только что по дому немного помогал. Во-вторых, отчим плохо со мной обращался, не давал мне кушать. Утром и вечером мама меня кормила. А вот на день еду для меня она в горшочке и прятала то в грядках, то в картофельной ботве. Прятала, чтобы отчим не съел. Мне говорила: «Галя! Я там-то поставила для тебя еду, ты пойдешь и покушаешь. Поняла?». «Поняла, мама», – отвечаю. А ребенок, разве понимает для чего мама еду для меня из дома уносит? Отчим заметил, что я хожу в огород, пошел за мной, отнял мой горшочек и сам съел. Мне приказал маме не говорить, а то, мол, еще и от мамы ремня получишь. Я голодная сижу каждый день, а маме ничего не говорю, боюсь. Так продолжалось неделю или две. Потом как-то мама спросила про мои обеды, а я говорю: «Так он у меня отбирает горшочки, мне ничего не дает». «Как не дает!?» – возмутилась мама. «Приходит и отнимает», – говорю. После этого мама с отчимом сильно поругалась, и они разошлись.
«Я была, как маленькая бабушка – хлопотала у печки и делала всю работу по дому»
Остались мы с мамой опять вдвоем жить. Справлялись с хозяйством, как могли. Мама меня будила в четыре часа утра, чтобы я корову выгоняла на пастбище. А она шла сено косить – обычно выкашивала или серпом выжинала под кустами, куда мужчины не лезли, где трудно было доставать. Сушила, потом складывала в постилку и несла на плечах домой. И так целое лето и даже больше, пока погода позволяла. А я была, как маленькая бабушка – хлопотала у печки и делала всю работу по дому, следила за домашней живностью, чтобы они никуда не влезли да шкоды не сделали. Однажды не уследила – курица перелетела через забор и разгребла грядки, где мама огурцы посеяла. Я заметила уже слишком поздно. За такое, думаю, опять получу хворостиной от мамы. Что делать? Все разровняла, нарисовала рядочки, привела почти в нормальный вид. Мама ничего не заметила до тех пор, пока не начали беспорядочно на грядке всходить огурцы.
За ягодами и грибами я не ходила. А вот мама была любительницей тихой охоты. Встанет рано-рано, часа в 4 утра, и бежит в лес. Она с детства знала все грибные места, быстро набирала полные лукошки и возвращалась домой. Мама вкусно жарила грибы с картошкой.
Зимой, когда убивали кабанчика, мама очень вкусно готовила сальтисон, кровянку, коптила в печке на сосновых ветках задний свиной окорок. Потом этот окорок висел у нас в сенях, мы от него отрезали по кусочку и ели. Вкуснятина!
«Однажды перепутала конверты – вложила письмо для Ивана в конверт для Васи и отправила»
Вспоминаю еще такие деревенские истории из детства. В самом начале нашей улицы Луговой жила Наталья Кудёлко, Герасимиха ее звали. У нее были дочери Люба и Ева. Люба встречалась с Васей, сыном моей тети Кати. Дело у них почти до свадьбы дошло, но потом они рассорились. А все из-за случайности: Люба писала письма в армию Васе и еще Ивану из деревни Карница. Однажды перепутала конверты – вложила письмо для Ивана в конверт для Васи и отправила. Иван перевел все в шутку, а наш Вася был очень гордый – обиделся и они расстались. Люба в итоге вышла замуж за Ивана.
Как-то почти сразу после войны, с нашей родственницей Настасьей Шумской произошел очень смешной случай. Она растила поросенка, но он хилый и слабый был, то умирал, то оживал. Ей это надоело, и она со злости стукнула его обухом топора между глаз. Выкидывать поросенка было жалко – это же мясо. А позвать кого-то, чтобы его зарезать – человеку за работу надо кусок давать, а что с поросенка дашь? Тетя Настасья решила его зажарить целиком, бросила в печку на угли и закрыла заслонкой. В тот день я прибежала к тете в гости. Гуляем. И вдруг грохот, визг и из печки выскакивает поросенок! Мы страшно все перепугались от неожиданности. Оказалось, что тетя только оглушила поросенка. В печке ему припекло, он пришел в себя и решил «выйти». Пришлось Настасье его еще раз оглушить. Я сильно перепугалась – боялась, что поросенок меня укусит. Прибежала домой и с ужасом рассказала этот случай маме. А сейчас, спустя годы, уже рассказываю его своим детям и внукам со смехом.
В деревне жила еще одна наша родственница Маруся Барановская. У нее муж погиб на фронте, и она одна растила четверых детей (Анюту, Надю, Любу, Ивана). Тетя Маруся работящей женщиной была. После войны в колхозах жито жали вручную серпами. Женщины начинали жать зерновые уже с июля. Однажды тетя Маруся вместе с дочкой Анютой сжали больше всех. Для тети, как ударницы, сплели венок из житних колосков и повезли ее на телеге по деревне. Она сидела в телеге, как королева – с венком на голове и букетом цветов в руках.
«Сборщики налогов стали ломаться в дверь»
– Что мама рассказывала о послевоенном времени?
– После войны тяжело всем жилось. В колхозе зарплату деньгами не платили, а вот налоги сельчане должны были платить и продуктами, и деньгами. Сдавать нужно было много, поэтому иногда разрешали это делать частями. Чтобы заработать, зимой плели стружку, а летом мама в Глуск на рынок носила продавать яйца, сыр, масло, молоко и сметану.
Однажды к нам во двор пришли сборщики налогов – они обычно ходили по двое. А у нас на тот момент вообще ничего для них не было. Мама увидела, что они идут и крикнула, чтобы я быстро закрыла дверь на замок. Но я не успела плотно защелкнуть задвижку. Сборщики налогов стали ломиться в дверь и даже немного ее приоткрыли. Через эту щелку, начали тыкать в меня какой-то палкой, чтобы я отошла от двери и не мешала им ее открыть дальше. Но я уперлась, налегла на дверь и смогла наконец-то закрыть ее плотно на защелку. Не пустила их.
Как-то осенью в школе нам сказали принести по курице (петуху) и сдать ее на мясо. Каждую принесенную детьми птицу взвешивали безменом. Мама дала мне петуха – связала ему лапы и крылья, чтобы мне было проще нести. Когда моего петуха взвешивали, он сильно испугался, стал трепыхаться, развязались его лапы и он убежал, еле поймали.
Мама рассказывала, что в деревне жила Степа (Степанида). Ее отец собирал по деревне у сельчан сливочное масло в бочку. Бочка стояла на телеге, он ехал от дома к дому, а люди выносили и скидывали в бочку свой кусочек сливочного масла. Летом бочка немного высыхала и от жары масло вытекало из дырочек.
Дети тоже зарабатывали для семьи деньги. Мы собирали щавель на лугу за речкой, в урочище Вужоука и несли его продавать в Глуск на рынок. На прилавке на кучки его разложим и ждем, когда купят. Много, конечно, не зарабатывали, но каждая копейка ведь в семье нужна была.
«Рубашка из мешка, рубашка из мешка!»
– Ваша мама занималась рукоделием?
– Да, она пряла, ткала, шила. Для нее это было не хобби, а необходимость. Еще до моего рождения, когда мама вернулась из Осиповичей в Заполье, увидев, что в доме нет подходящих для ребенка пеленок, она села за станок и ткала полотно. У меня на голове есть небольшая вмятина. Мама, уже на большом сроке беременности, видно упиралась в ткацкий станок животом и как-то надавливала на мою голову в животе, вот, я думаю, оттуда и вмятина. Кстати, кросны у нас стояли долго, и я хорошо помню, как мама ткала. И нитки льняные и шерстяные тоже сами женщины делали.
После войны одежду было сложно купить, да и не за что. Женщины ткали из льняных, шерстяных ниток и сами шили. Причем шили руками не только рубашки да штаны, но и верхнюю одежду. Помню, как мама сшила для сына родственницы свиту – это такое из шерсти или льна зимнее тяжелое то ли пальто, то ли куртка.
А мне мама шила льняные ночные рубашки. Само по себе льняное полотно серое, колючее и жесткое. Ребенку рубашку из такого не наденешь. Поэтому полотно отбеливали и в процессе оно становилось не только белым, но и мягким. Отбеливали так. В бочку, которая называлась жлукта, насыпали древесную золу, бросали туда камни (для поддержания высокой температуры), полотно и заливали все это горячей водой. После нескольких таких процедур, полотно становилось белым и мягким.
Однажды я не сняла ночную рубашку, надела поверх ее платье и пошла на улицу гулять. Рядом с нами жил дед Никон. К нему часто приезжала дочка Катя из Бобруйска со своими девочками близняшками. Вот мы играем вместе, и они увидели мою нижнюю рубашку. Стали смеяться: «Рубашка из мешка, рубашка из мешка!».
В лет 15–16 я научилась вышивать. Увидела, как это делают старшие девчонки, мне понравилось и тоже захотелось. Мы с мамой ходили в Глуск, покупали белую хлопковую ткань, нитки и я рукодельничала – вышивала гладью накидки на подушки, скатерти, дорожки, даже простынь.
«Я сегодня опять синегубцев на обед набрала»
– Расскажите про школьные годы.
– Здание школы в Заполье когда-то было обычным жилым домом с сенями и двумя комнатами. Дети разных возрастов занимались все вместе в одном классе. Учительница малышей садила поближе к себе на первые парты, а старших – подальше, и так мы учились. Мы сидели за деревянными белыми длинными партами. Тетради уже кое-где можно было купить, но денег у людей в деревне не было. Мама продавала на рынке молочку и покупала мне тетрадки.
Во время перемен или когда учительница утром опаздывала мы шли все вместе в большую комнату и играли там в «паровозик». Старшие дети становились вперед, а нас, малышей, отправляли в конец «паровоза». Бегаем так по комнате, держась друг за друга. Быстро бежим. Вдруг при приближении к стене старшие резко как развернуться и мы, мелюзга, с разгона о стенку, как горох, бух-бух-бух. Они хохочут, а мы ушибленные бока потираем.
Потом ходили в калатичскую школу, а с 5-го класса – в Глуск. Далеко. Весной и осенью нормально было. А вот зимой по снегу в Глуск идти было трудно. Старшие шли впереди, протаптывали дорогу в снегу, а младшие – семенили сзади.
– В школе детей кормили?
– Что вы! С 7-го класса даже за школу нужно было платить. Но, к счастью, пока я доросла до 7 класса, это отменили. Никто детей не кормил, столовых, как сейчас не было.
Осенью мама возила в Глуск на мельницу зерно молоть на муку. Когда она возвращалась домой, то заходила в магазин и покупала для меня пшеничные булочки. Эти булочки она приносила мне в школу. Я в то время уже училась в Глусской школе и очень ждала, когда придет мама с булочками. На переменке их заберу от мамы и ем: отщипывала по малюсенькому кусочку, клала в рот и потихоньку рассасывала. Так мне было вкусно! До сих пор я помню запах и вкус тех булочек!
Многие дети брали с собой в школу на перекус еду. А что было брать, если и дома особо еды не было? Брали драники. Это теперь в них и яйцо, и муку добавляют, а тогда их готовили только из картошки и крахмала. Такие драники, как полежат, остынут, становились черно-синими. Мои одноклассницы говорили: «Я сегодня опять синегубцев на обед набрала».
«Если я болела, мама вела меня к бабке»
– Как в деревне лечили детей и взрослых?
– В больницу обращались редко – врачей мало было, да и до Глуска еще попробуй доберись. Если я болела, мама вела меня к бабке. С Натальей Герасимихой (Кудёлко) жила ее свекровь, которая умела лечить (шептать). Не помню, как звали эту бабушку. Так вот, она водила меня в урочище Лозка на речку. Там была яма, где люди брали желтый песок. Бабка садила меня в эту яму, шептала, шептала молитвы и подувала на меня. Говорила: «Першым разам, лепшым часам, Госпада Бога просім…», потом что-то еще шептала и все время подувала, гладила по волосам. А я смотрела, как шевелились ее губы, как она шепчет и замирала – мне так хорошо становилось, легко, спокойно.
Когда я была еще младенцем, то сильно заболела – плакала день и ночь и меня не могли успокоить. Мама, уставшая и изнеможденная, сидела возле колыбельки, качала меня, плакала, причитала и не услышала, как к дому подошли нищие (старцы их еще называли). Одна из этих женщин зашла в дом, поздоровалась, увидела заплаканную маму и спросила: «Почему вы плачете?». Мама объяснила, что вот единственный ребенок уже который день не спит, плачет, наверное, умрет. Эта женщина села к колыбельке и начала меня лечить – шептала какие-то молитвы. Она осталась у нас ночевать в доме. Уходя, сказала, что у ребенка выбьется колтун – сплетутся волосики в единое целое. «Но его сразу трогать нельзя, пусть малышка поспокойнее станет. А в пасхальную ночь снимите колтун на веретено и отнесите в речку», – посоветовала нищенка. Мама так и сделала, как она сказала и я быстро пошла на поправку.
С мамой в ее детстве вообще был мистический случай. Она сильно заболела. Детей в семье было много, врач в районе только один, да и не обращался никто к нему. Лечили, как могли. А с мамой видно все плохо было, потому как ей даже приготовили одежду на смерть. Мама рассказывала так: «В тот день в Заполье кто-то умер, и все домашние ушли из хаты на похороны. А я лежу на кровати. И вот открывается дверь и заходит моя бабушка, которая давным-давно умерла. Зашла и говорит: «Ой, внучка, ты болеешь сильно. Я сегодня дежурная по кухне, узнала, что ты болеешь и решила тебя полечить». Руки под мое тело подсунула, а они такие холодные-холодные. Бабушка читала молитву, подувала. А мне так легко-легко становилось. Потом бабушка встала и сказала: «Ну я пойду уже. Поправляйся!» И ушла, а мне так хорошо, легко стало. Вскоре домашние вернулись с похорон. А я давно лежала, сильно ослабела, почти не могла ходить. Понемногу, держась за стенку встала, иду и говорю: «Дайте мне покушать!». Домашние между собой шептаться стали: «Наверное, перед смертью уже бредит». Я это услышала и говорю: «Я есть хочу, дайте поесть чего-нибудь» и рассказала про приходившую бабушку. Все опять переглянулись. Но я поела и стала с каждым днем все больше крепчать, поправляться и выздоровела». Потом домашние у мамы спрашивали, какую молитву читала над ней умершая бабушка, но она ее не запомнила.
В Заполье женщины знали много лечебных трав и активно ими пользовались. Текля, мама Юстыны Дрейгал, травами даже лечила алкоголизм. Причем, от этого лечения мужчины выздоравливали полностью и вообще никогда больше не пили. Мама рассказывала, что эта женщина собирала нужные травки на лугу возле речки. Ее внучка, Оля Дрейгал, вышла замуж за Петю Потапенко, который киномехаником работал в Заполье. А он был большой любитель выпить и хорошо выпить. Прямо в день свадьбы они дали ему отвар из трав и, как только он выпил, упал под стол. Ему было очень плохо, но откачали и с тех пор он вообще не брал водку в рот.
Моя бабушка Настасья лечила рожистые воспаления. К ней приезжали из разных деревень люди, привозили больных на телегах. Бабушка что-то шептала, подувала, и обязательно посыпала воспаленные участки ржаной мукой, а потом укутывала полотняной тряпочкой. В больнице раньше почему-то рожу не лечили, а к бабкам отправляли, вот больные и ехали к нам постоянно. Однажды женщине, которая жила в Заполье на поселке (фамилию не помню) и заболела рожей (у нее на лице было воспаление), приснился сон, что именно женщина по имени Настасья сможет ее вылечить. А бабушка к тому времени уже была старенькая, болела и плохо ходила. Дело было зимой. Муж больной женщины взял домашние деревянные саночки, постелил в них сено, усадил туда нашу бабушку и отвез ее к больной жене. Бабушка полечила. В первую же ночь женщине стало намного лучше. Потом мужчина приезжал за бабушкой еще несколько раз и болезнь прошла.
Мама моя лечила боль в спине, что-то типа остеохондроза. Она стелила на пол постилку, клала больного возле порога, наступала одной ногой ему на спину и при этом что-то шептала. По негласному закону всех бабок-шептух, деньги за лечение брать запрещалось. По своему желанию пациент мог принести, например, что-то из продуктов. Однажды мама вылечила мужчину из Калатичей. Он работал в кузнице. Когда приходил на сеансы, увидел, что у нас заслонка для печки уже прогорела, кочерга плохая – короче посмотрел, что из железного инструмента маме в хозяйстве нужно было, он все это сделал и привез ей в благодарность за лечение.
«Мама не разрешала со стола брать хлеб, пока она не прочитает молитву и не перекрестит буханку»
– Ваши бабушка и мама были религиозными людьми?
– Да, очень. Мама не разрешала со стола брать хлеб, пока она не прочитает молитву и не перекрестит буханку. Праздники все религиозные они соблюдали. Правильнее сказать, только религиозные и признавали.
В школе нам не разрешали ходить в церковь. На Пасху, например, у дверей церкви в Глуске даже учителя дежурили. Однажды мама отправила меня в церковь освятить Пасху. Положила в корзинку булку, яйца, кусочек сала. Пришла я к церкви и вижу, наши учителя стоят. В церковь я так и не зашла. Посидела у маминой знакомой в Глуске в гостях немного и вернулась домой.
Утром на Пасху мы дома становились на колени перед иконой, и мама читала пасхальную молитву. Поднимались с колен, клали красное яйцо в святую воду и яйцом умывались. Потом садились за стол и сначала ели освященные яйца с солью, а потом уже все, что было приготовлено к празднику.
В большие религиозные праздники дома обычно не делали никакой работы. В один из таких праздников в деревне произошел удивительный случай. Большинство запольских женщин сидели на лавочках, отдыхали, а несколько женщин взяли грабли и шли по деревне в сторону луга. У них спрашивают: «Жанчынкі, вы куды? Сёння ж свята». Они отвечают: «Лентяем каждый день праздник, а нам надо сено грести». И пошли на сенокос. Через некоторое время вдруг резко стемнело, набежала туча и разразилась страшная гроза. Молния попала в корову одной из этих женщин и убила животное.
Мама рассказывала еще один случай из своей молодости. Это было во время колядных святок. Она собралась идти на танцы, хотела сделать себе прическу, а заколочек, подколоть волосы не оказалось. Она взяла вязальные спицы (а брать их в святки нельзя было даже в руки), согнула несколько штук, вставила их в прическу, заколола волосы, и пошла на танцы. Бабушка этих ее действий не видела. Весной посадили курицу высиживать цыплят, и вывелись цыплята все с согнутыми ножками, как те спицы в маминой прическе. Некоторые цыплята ходили как будто на коленках. Бабушка Настасья схватилась за голову: «Божечки! Что же это такое у меня!?»
«Теперь за ребенка отвечали не только родители, но и крестные»
– Несмотря на антирелигиозную пропаганду, детей все равно крестили. В церковь в Глуск крестить ребенка ехали только кум и кума. В телегу укладывали солому или сено, на которые они садились. Кума брала ребенка на руки и держала его всю дорогу. В церкви священник проводил обряд, и все возвращались домой. Теперь за ребенка отвечали не только родители, но и крестные. Если вдруг ребенок оставался сиротой, то именно крестный или крестная должны были забрать его на воспитание к себе. Крестные должны были дарить подарки, помогать своим крестникам. Хорошо запомнилось, как однажды крестный привез мне отрез красивой ткани на платье. Тогда это считалось отличным подарком.
После церкви, все приезжали домой и садились за стол праздновать большое событие в жизни ребенка и семьи. На праздник приглашали в первую очередь близких родственников. После войны семье было трудно устраивать большое застолье, поэтому все приглашенные шли в гости с уже приготовленными блюдами. Ставили миску на миску, а между ними укладывали дощечку, чтобы блюда не соприкасались. Укутывали всю эту конструкцию в рушник, длинные концы которого сверху связывали. И таких мисок обычно приносили штуки четыре, в двух руках несли. Приносили холодец, омлет, густой кисель, блинчики в сметане, посыпанные сахаром, налистники с творогом. Обычные деревенские блюда, деликатесов на столе в то время не было. Главное, что выпить и закусить было чем.
«Все приглашенные гости несли на свадебный стол приготовленные блюда»
– После колядных святок и до Пасхи был период, который назывался Мясоед. Была даже такая частушка: «В сеголетний Мясоед пришел Володя на совет. Не сватайся Володенька, я еще молоденька». То есть в этот период женихи ходили свататься к потенциальным невестам. Если невеста соглашалась (ну или ее родители), тогда договаривались, когда будет свадьба и обговаривали другие организационные моменты. Сватовство, кстати, тоже проходило с застольем, с угощением. Если по всем вопросам договорились, то начинается подготовка к свадьбе.
Перед свадьбой приглашали женщину, которая шила для невесты венок. В Заполье это была Саша Лапеко. Для изготовления цветочков использовали парафин. Ткань обмакивали в парафин и формировали из этого лепестки, листики и так далее. К веночку пришивали фату.
Невеста накануне свадьбы приглашала своих подружек, шафирок «на венок». Девушек угощали, они сидели за столом, беседовали, пели песни и в это же время мастерица шила венок.
И вот день свадьбы. Ехали венчаться или в ЗАГС (сельсовет) расписываться. Когда молодожены возвращались обратно в Заполье, молодые ребята, которых не приглашали на торжество, встречали новобрачных на дороге в деревню. Ставили стол. На его стелили скатерть, ставили солонку с солью и хлеб. Чтобы парни убрали стол с дороги, жених должен был откупиться бутылкой водки. Получив бутылку, ребята, конечно же, молодым желали счастья, убирали с дороги стол и пропускали процессию дальше в деревню. Позже, уже в 1970-е, могли и несколько столов таких поставить на дороге молодоженов. Люди уже побогаче стали, могли и несколько раз откупиться.
Все приглашенные гости несли на свадебный стол приготовленные блюда. Каждый помечал свои мисочки, чтобы потом их забрать. Первый день свадьбы обязательно проходил в доме невесты, а второй – у жениха.
Свадьба и в первый, и во второй день проходила весело – гости много шутили, переодевались, разыгрывали сценки на свадебную тематику. Мы, маленькие, бегали, смотрели, многое не понимали тогда еще.
Если запольская девушка выходила замуж за парня из другой деревни, то в конце первого дня свадьбы ей собирали приданное и везли в дом жениха. На грузовую машину ставили шкаф или скрыню, загружали подушки, простыни, одежду и все, что невесте было необходимо в новом доме. С ней вместе в машину садились шафирки, шафиры и ехали в деревню жениха. Вслед этой машине девушки кричали: «Люба, кони во все!». А невеста им отвечала: «За мною девочки все, все, все!». Это значит, она всем девушкам желала тоже выйти замуж.
«В субботу и воскресенье все лавочки в деревне заняты были молодежью и взрослыми»
– Молодежи в деревне было много. Пока не было клуба, в холодную или дождливую погоду молодежь просилась погулять, потанцевать просто к людям, у кого дома большие. Летом же собирались на улице на лавочках возле своих дворов. Причем, такие компании собирались по возрастам: на одной лавочке более взрослые, на другой – подростки. А мы, малышня, ходили от одной лавочки к другой – нам ведь все интересно.
В будние дни мало собирались, а вот в субботу и воскресенье все лавочки в деревне заняты были молодежью и взрослыми. Кто на гармошке играл, кто просто песни пел. Так люди отдыхали, общались. Тут и пары образовывались.
В нашей деревне жила Маруся Гриневич – уж очень хорошо она пела. Ее даже приглашали учиться в Москву, но родители не отпустили, побоялись. Может быть потому, что она была лилипутка. В Заполье, когда молодежь гуляла, ее садили к кому-нибудь на колени и она первая запевала, а потом уж и остальные подхватывали. А как красиво и звонко она пела! Даже в соседних деревнях ее голос слышно было.
Потом в Заполье построили деревянный клуб, а новый кирпичный клуб появился в Заполье, когда я уже уехала. Строили его всей деревней. И моя мама принимала в этом участие.
«Мне в большом городе было страшно!»
– Мне было лет 17, когда я первый раз поехала в Минск. Меня туда повезла двоюродная сестра Анюта. В Минске она повела меня в столовую покормить. А я же деревенская девушка и мне казалось, что все люди в столовой смотрят на меня – я не смогла там ни крошки съесть. Стеснялась.
– Что вам понравилось в Минске?
– Что могло понравится деревенскому ребенку, который никогда нигде не был? Мне в большом городе было страшно! Я всего боялась, пугалась. Видела большие дома, трамваи, троллейбусы – это все было для меня дико, страшно. Я хотела быстрее очутиться в привычной мне обстановке, вернуться домой.
«В 1960 году мы с подругами уехали на целину»
– В 1959 году я закончила школу и попыталась поступить в Борисов в медучилище. Но мне на экзаменах попался вопрос о войне 1812 года, который я не читала вообще. Объясню почему: войну я сильно не люблю – никакую. Это видимо последствия моего военного детства. В результате – не поступила. И вот в 1960 году мы с подругами уехали на целину. Там я работала лаборантом, потом в школе в начальных классах преподавала. Через некоторое время поступила в Казахстане в институт на биологический факультет.
Во время одной из поездок из Казахстана домой, в дороге познакомилась с парнем Геннадием. Обменялись адресами. Долго переписывались и в итоге поженились. Я переехала к нему в Туапсе. Но, к сожалению, наша семейная жизнь была сложной. Муж – человек добрый, работящий, но любитель выпить. А я же никогда такого не видела, для меня это было дикость.
Очень тяжело мне жилось и я в феврале 1970 года с маленькой дочкой (Танюша родилась еще в Казахстане) решила уехать жить обратно к маме в Заполье. Мама смотрела Таню, а я пошла на работу. Сначала в деревню Доколь Глусского района в среднюю школу на несколько месяцев, а потом в деревне Весново в 8-летней школе проработала учителем биологии шесть лет.
Через некоторое время муж тоже приехал в Заполье, и мы около года жили здесь в ним вместе. В мае 1971 года родилась еще одна дочка. Но все равно наша семейная жизнь не складывалась. Он уехал обратно в Туапсе. В 1976 году за мной и внуками приехала свекровь. Уговорила меня попробовать еще раз сойтись с мужем. Я поверила. Поехала. Но опять не получилось.
Обратно в Заполье мы с дочками уже не возвращались – так и остались жить в этом южном городе. Второй раз замуж так и не вышла, побоялась, что мне попадется такой же мужчина, как мой отчим, и будет травмировать моих детей. Я этого не хотела.
– Галина Павловна, как часто вы бываете в Заполье?
– Пока была жива мама, ездили каждый год в отпуск. Мама умерла в 1987 году и с той поры мы не ездили в Беларусь больше 25 лет – не было к кому ехать. Но однажды внучка на мой день рождения, зная мою любовь к родной Беларуси, включила песню «…Белый аист летит, над белесым Полесьем летит…» И я разрыдалась… Мне так сильно захотелось домой, в мое Заполье…
В 2013 году мы с дочками поехали в деревню. Честно сказать, я не узнала свое Заполье. Поля заросли кустарником, дома стоят пустые, а каких-то вообще нет. Тех жителей, кого я знала, тоже осталось мало. Раньше было три стада коров, а теперь – одна корова на всю деревню. Другой живности в сараях тоже нет. Я как будто приехала на пожарище… Многих, кого знала, нашла на кладбище…
Но все равно я рада была приехать в Заполье, где мне знаком каждый уголочек, была рада походить по родной улице, на которой прошло детство и юность. Вот и ходила, вспоминала...
Я и сейчас, каждый вечер вспоминаю нашу деревню, перебираю в памяти дом за домом – где и кто жил, какие хорошие люди были в нашей деревне.
