Наш цикл интервью с уроженцами деревни Заполье на Глусчине – это не академическая, а живая история – в лицах и судьбах, в письмах и фотографиях, в домах и вещах.
Сегодня мы беседуем с одним из старейших жителей деревни Заполье Владимиром Семеновичем Барановским. Ему 87 лет.
«Ты чего, кулак, сидишь здесь на хуторе единоличником, пора в колхоз вступать»
– Владимир Семенович, расскажите немного о вашей семье, о родителях.
– Моего отца звали Семен Семенович Барановский, маму – Алена Николаевна. Отец родился в Заполье, а мама в деревне Степановка Глусского района.
Мама работала в колхозе, а отец был лесником. Кроме того, папа был хорошим плотником. До войны он ходил в Глуск и строил евреям дома да сараи.
– Может быть, ваши родители рассказывали, как в 1930-е проходила коллективизация и людей переселяли из хуторов в деревню?
– Рассказывали немного. Говорили, что за хуторянами ездили и коммунисты, и комсомольцы. Запрягали комсомольцы коня, садились на повозку человека четыре, брали с собой рубель (толстая жердь для прижимания сена или снопов на возу) и ехали на хутор, мол там «кулаки», богачи живут. Приезжали. Говорили: «Ты чего, кулак, сидишь здесь на хуторе единоличником, пора в колхоз вступать». Один из комсомольцев залазил на крышу дома выбивал клинья возле стропил, второй – стяжки. И крыша падала с грохотом на землю. Третий – дымоход на крыше разваливал. И все, бедному человеку, который все это своим трудом зарабатывал, ничего не оставалось делать, как подчиниться такому вероломству и идти в деревню жить, опять новый дом ставить, опять хозяйством обзаводиться.
«Когда мы шли мимо виселицы, убитые тоже висели. Папа закрывал мне глаза, чтобы я не смотрел на жуткое зрелище»
– Владимир Семенович, ваше детство совпало с войной. Что помните о том времени.
– Когда только началась война, моего отца заставляли пойти служить в полицию. Говорили: дадим винтовку, продуктовый паек для семьи. Но папа притворился слепым: «Как же я пойду с винтовкой служить, я же плохо вижу».
Мой отец был связан с партизанами – ходил к ним в партизанскую зону. Папа встречался с партизанскими связными в условленном месте – возле деревни Жолвинец была землянка.
В районе, где сейчас дачи, полицаи однажды убили партизана. А произошло вот что. На задание из партизанской зоны со стороны поселка Кировское (тогда называлась деревня Дикое) шло два человека. Они перешли через речку в районе Заполья и наткнулись на запольских полицаев. Одного партизана – убили, второго – ранили.
Партизаны и к нам домой по ночам наведывались часто. Мы жили на поселке, в крайнем доме: им было удобно к нам приходить за едой.
Заходили в дом и полицаи. Однажды они пришли, а мама в печке еду готовила – большой чугун картошки варила. Они стали интересоваться, почему так много. Мама сказала, что свиней будет кормить. А в это время у нас в подполе сидели партизаны с оружием.
Полицаи, когда приходили в наш дом, все высматривали: что и сколько мама готовит. Видно подозревали, что к нам партизаны приходят.
Время от времени папа получал от партизан задания. Однажды им нужны были лекарства. Мама сшила мне очень широкую льняную сорочку (как у девочки платье), папа взял меня за ручку, и мы пошли в Глуск к доктору Семенову. На посту в начале Глуска стояли немецкие солдаты с винтовками. Я особо не понимал, что происходит, ведь мне было лет 5–6. В кабинете врача папа объяснил, какие лекарства нужны партизанам. Доктор кивнул. Мне подняли рубашку и на тело примотали все необходимые медикаменты. В Глуске по дороге домой шли мимо старого кладбища – там стояло несколько столбов на которых вешали замученных в гестапо партизан и местных жителей. Немцы завели зверскую традицию: повешенные обязательно висели всегда сутки на всеобщем обозрении. В тот день, когда мы шли мимо виселицы, убитые тоже висели. Папа закрывал мне глаза, чтобы я не смотрел на жуткое зрелище. Благополучно добравшись до дома, с меня снимали все, что дал доктор и папа шел в лес – в партизанский отряд нужно было отнести необходимые медикаменты.
Потом немцы выгнали нас из дома – мы жили в сарае, а они в нашей хате.
До войны очень холодные зимы были, до минус 41 градуса температура опускалась. Отмерзали садовые деревья. И во время войны тоже морозны и снежные зимы были. У немцев-то одежда и обувь совсем не подходила для такой погоды, и в первую военную зиму они постоянно кутались, мерзли.
Папу однажды немцы и полицаи сильно избили – пытались добиться признания, что он связан с партизанами. Последствия того избиения для отца оказались губительными – он сильно болел и умер вскоре после окончания войны.
Хочу сказать, что не все немцы поддерживали эту жестокую войну. В нашем доме жили немцы, так вот один из них (он водителем был и разговаривал немного по-русски) в моменты откровенных бесед с моим отцом говорил: «Семен, у меня в Германии два киндера… А нам здесь всем капут будет… Разве я хочу воевать?! Я русских не трогаю…»
После освобождения Глусского района папу на фронт не призвали, у него, как у лесника, была бронь.
В нашей деревне много мужчин по разным причинам пошли служить в полицию: человек, может быть, 20. Местные полицаи, кроме выполнения приказов немцев, еще и ездили грабить жителей других деревень (своих, запольских, не грабили). К примеру, ездили во Вьюнище, в Чикили, Степановку. У одного старика в какой-то из этих деревень забрали зимнюю шапку, почти новую. Он даже придумал хитрость, чтобы ее не отняли полицаи – нашил на шапку заплатки, мол, старая она. Не помогло. Полицаи все равно забрали шапку.
Однажды местный полицай погиб, когда рыбу в речке глушил. Когда это случилось, мы, местные мальчишки, бегали там рядом и все видели. Обычный шнур для детонации динамита горит примерно 1 сантиметр в минуту. А у него был бикфордов шнур, который горит мгновенно. Но полицай об этом не знал. Он коленками динамит зажал и поджег. Раздался взрыв. Его подкинуло очень высоко. Руки, ноги оторвало… Потом его другие полицаи забрали и похоронили.
После освобождения, полицаев, кто не успел уехать с немцами, судили. Многие умерли в тюрьмах, но некоторые, отсидев около 10 лет, после смерти Сталина и амнистии вернулись домой. Те, кто ушел воевать, погибли, а эти вернулись и еще долго жили…
Однажды был случай, когда один из местных полицаев спас нашу семью. Нас всех хотели расстрелять, за то, что отец, якобы был связан с партизанами. Немец уже направил на маму, меня и сестру автомат, но полицай сказал: «Пан, что вы хотите от этой женщины, она же дуроковатая, а дети не виноваты…» Немец опустил винтовку и так мы остались все живы.
– С кем из соседских детей дружили в детстве?
– С Аней Кастецкой вместе играли и часто дрались. Мы жили через один дом от Кастецких. Аня очень крикливая была – чуть-что сразу крик, писк. Ее мама, тетя Мария, могла меня и розгами хлестануть, чтобы наука была – с девочкой нельзя драться. А я у них в доме под печку прятался от такой науки. В детстве возле наших домов росли три тоненьких дубочка. Сейчас только один из них остался – высокий и толстый стал спустя столько лет.
«Даже лошадь у нас была: ее папе выдали для работы в лесу. На этой лошади отец по делам несколько раз в неделю в Бобруйск ездил»
– Как ваша семья и другие жители деревни жили после войны?
– У нас был отец и большое хозяйство сохранилось, поэтому мы не голодали. Даже лошадь у нас была: ее папе выдали для работы в лесу. На этой лошади отец по делам несколько раз в неделю в Бобруйск ездил. От Глуска до города дорога была вымощена булыжником, а с боку песчаная дорога для лошадей. Привозил что нужно было для работы. И нам кое-что: хлеб, иногда обувь. Особо и денег то у нас не было на покупки.
Многие люди голодали: колоски тайком от председателя колхоза ходили по полю собирали, желуди, а весной от безысходности картошку подгнившую. Летом, чтобы не голодать подкапывали мелкую молодую картошку.
Лошадей в деревне не было, а землю обрабатывать ведь надо было. Поэтому женщины, старики запрягали волов и на них пахали. Потом женщины в постилку набирали, к примеру, картошку и сажали целый день не разгибая спины.
Одиноким старикам, которые уже не могли работать тяжело приходилось, пенсии ведь тогда никто не платил.
Все крестьянские хозяйства облагались налогами: на корову, на другую живность – почти на все, кроме домашней птицы. По деревне ходили специальные люди, которые собирали налоги. А денег, чтобы заплатить, чаще всего у людей и не было. Поэтому запольцы носили продавать продукты со своего хозяйства на рынок в Глуск. Это были не излишки, чаще в этих продуктах нуждалась семья, но нужны были и деньги. Вот принесет эта несчастная женщина петуха на рынок, а покупатели в Глуске торговались за каждую копейку и с пренебрежением говорили: «Почем этот паршивый петух?».
В колхозе, чтобы поставили в табель трудодень, нужно было, к примеру, забороновать гектар (!) поля. За этот день тяжелой работы в колхозе платили около 200 граммов зерна и то в конце года. А женщины выходили работать, когда еще солнце не встало, и заканчивали, когда оно уже садилось.
– Случались ли неурожаи? Как люди переносили неудачные годы?
– Конечно, случались, особенно после войны, ведь семена плохие были и удобрений никаких. В голодные года спасала река: почти все запольцы рыбу ловили. Я и теперь хожу ловить, у меня на речке лодка привязана. Это сейчас всяких снастей много, а раньше мы из прутьев делали топтуху (приспособление для ловли рыбы треугольной формы) и ходили с ней за рыбой. Вьюнов ловили, щуку, плотву, окуней, раков.
«Мама обычно пекла хлеб на неделю вперед»
– Что в детстве самое вкусное готовила вам мама?
– Кушали обычную еду: вареную картошку, блины, кислое молоко (простоквашу). Если было сало, мясо – жарили. Хлеб мама пекла. Зерно мололи на жерновах, возили на мельницу. В деревне жернова были у Кастецких. Мама обычно пекла хлеб на неделю вперед. В бочке замешивала опару, потом хорошо месила крутое тесто руками, укладывала его в форму или на сковородку, а затем, когда в печке останутся еле тлеющие угольки, сдвигала их в сторону и садила хлеб в печку (на легкий дух).
А у нас, детей было такое лакомство: брали колоски ржаные или пшеничные, связывали их в пучок, поджаривали на костре, потом вытрясали зернышки и ели. Вкусно!
– Вкусный был мамин хлеб?
– Вкусный, особенно, когда очень сильно есть хочется (смеется).
– Во что одевались, какую обувь носили в вашем детстве?
– Мама сама ткала льняное полотно, шерстяное сукно и из этого шила одежду, в том числе и верхнюю. А обувь была такая: из резиновой камеры клеили примитивные боты, которые назывались бахилы.
«Собирал с наших девушек по 20 копеек – это была плата гармонисту»
– Как отдыхала молодежь в деревне, какие праздники отмечали?
– Самым главным праздником в Заполье всегда была Покрова. А по выходным в деревне молодежь собиралась на танцы. Я музыкантов нанимал. Собирал с наших девушек по 20 копеек – это была плата гармонисту. Обычно молодежь собиралась по очереди у девушек по домам. А бывало, у кого-то снимали большой дом в деревне. Вот, например, у Розалии Малевич был большой дом, и мы часто снимали его для танцев. Однажды после вечеринки один парень выпил много и упал пьяный в колодец, который стоял как раз возле дома Розалии. Но все закончилось хорошо, его вытащили.
«В детстве во время войны в одном из деревенских домов вместе с немцами самогон гнал»
– Знаю, что в деревнях люди сами делали самогон. В Заполье тоже? Вы участвовали в этом процессе?
– Конечно участвовал. Еще в детстве во время войны в одном из деревенских домов вместе с немцами самогон гнал (смеется). Кстати, немцы разрешали гнать самогон и люди его делали дома, а не в лесу. В советское время такой вольности уже не было – местные жители производство перенесли в лес. Милиция «охотилась» на самогонщиков постоянно. Если находила, то обязательно штраф и конфискация самогона и аппарата. Причем ждали, когда человек закончит процесс производства и тогда уже «накрывали» самогонщика. Однажды накануне Покровы я гнал самогон (у меня был свой аппарат) в лесу недалеко от реки. Уже почти закончил – залил водку в 10-литровую канистру и тут вдруг милиция. Я схватил канистру, бросил ее в речку и сам прыгнул в воду. Переплыл на другой берег, немного прошел по нему и обратно к деревне через реку вернулся. Холодно уже было, октябрь ведь. На следующий день вернулся на то место, опять нырнул, нашел части аппарата, которые милиционеры выбросили в реку, канистру с самогоном – вытащил и спокойно принес все домой.
«Я его из шахты мертвого вынес…»
– Когда вы впервые уехали далеко от своего дома? 
– Я уехал из Заполья в 1954 году. В деревню приезжали вербовщики, звали молодежь в разные города Советского Союза на работу. В колхозе денег не платили, вот и уехал искать лучшей жизни. Фактически удрал от матери. Поехал в Караганду. Работал полтора года там на 1-й вертикальной шахте проходчиком. Потом произошло несчастье: в одну из смен погиб мой начальник (бригадир). Я его из шахты мертвого вынес… После этого случая больше работать в шахте не смог – уволился. Ехал в другой город к друзьям и на одной из остановок на меня напали, ударили по голове и ограбили – все заработанные деньги украли. Как-то выпутался из этой истории. Уехал в Казахстан – 10 лет работал там трактористом, комбайнером. За это время еще и в армии отслужил, женился и даже развелся. Работал на Крайнем Севере, в Якутии, в геологоразведке.
«Твой мальчик утонул…»
– Но потом вы вернулись обратно в Заполье?
– Да. Женился здесь во второй раз. Работал на экскаваторе в мелиорации в глусской ПМК № 86. Трое мальчиков у нас с женой родилось: Сережка, Сашка и Юрка. А Сашка погиб – утонул. Однажды я шел с работы по улице в деревне, а на меня все смотрят, перешёптываются. Я думаю – чего это они? Потом меня соседка остановила и говорит: «Твой мальчик утонул»… Я побежал на речку. Его уже вытащили из воды. Скорая стояла. Жена в истерике… Спасти ребенка не удалось. Я взял мертвого сына на руки и через всю деревню нес его на руках до дома…
Сережка и Юрка сейчас часто ко мне теперь приезжают. Жены не стало несколько лет назад. Сыновья – это моя опора и поддержка сейчас.
