Сегодня наш герой – Александр Николаевич Василевский.
«Хочешь, твоим днем рождения будет 20 апреля?»
Александр Николаевич родился в Заполье 2 августа 1935 года (но в паспорте записана другая дата – 20.04.1936). Сейчас он живет в Глуске.
– Александр Николаевич, объясните, пожалуйста, почему в дате рождения у вас путаница?
– Моя мама всегда говорила, что я родился на Илью (религиозный праздник, который имеет постоянную дату – 2 августа). Во время войны ей пришлось сжечь все документы, которые у нас тогда были. После войны, когда многим детям восстанавливали документы, опираясь на наружный вид, мою дату рождения просто взяли, как говорится, с головы. Спросили: «Хочешь днем рождения будет 20 апреля?». Я говорю: «Хочу». Вот так в паспорте появилось 20 апреля 1936 года.
Я вам больше скажу, меня же только по паспорту Александр зовут, а так всю жизнь для всех я Алёш. Еще некоторые называли Литош. Даже Анатолием в школе некоторое время был. Это тоже всё связано с отсутствием документов. Но рассказ о нашей семье надо начинать с истории моих родителей.
«Мой дед Петр, зарабатывал тем, что резал свиней у глусских евреев»
Отец, Николай Антонович Василевский, был родом из деревни Карница Глусского района. Мама, Мария Петровна Кирдун – из Заполья.
Мама осталась сиротой, когда была еще совсем маленькой. Свою маму она не помнила и даже забыла ее имя. Говорила, что она была литовкой (возможно, мне прозвище Литош именно поэтому дали). У них в семье было много детей: Павел, Агафья, Андрей, Варвара, Ольга и моя мама, Мария. Их отец, мой дед Пётр, зарабатывал тем, что резал свиней у глусских евреев.
– Евреи разводили и растили свиней?
– Да, евреи растили свиней. Кстати, евреев в то время в Глуске жило очень много. Так вот, дед Пётр был очень крепким мужчиной – мог один поднять кабана, погрузить его себе на плечи и нести. Но он заболел – у него случился катар желудка (на современном языке это гастрит или может быть даже язва желудка), заботиться о нем не было кому и вскоре он умер.
Родителей не стало и детям пришлось жить самостоятельно. Моя мама пошла служить в Глуск нянькой к сапожнику по фамилии Стельмашок – растила его детей и сама жила в этой семье. Какое-то время она работала нянькой еще и у глусского священника, но что это была за семья, я не знаю. Стельмашки очень хорошо относились к маме, приняли ее практически, как члена семьи, и даже когда она вышла замуж, интересовались ее жизнью и признавались, как будто родственники.
У моего отца была другая семья, росла дочка. Они с первой женой (ее звали Хадосья), уехали на заработки на Дальний Восток. Но с ней что–то случилось – вроде бы она заболела тифом или туберкулезом и умерла. Папа остался вдовцом с маленьким ребенком на руках. Его первая жена была, кстати, тоже родом из Заполья. Ее родственник – Сергей Царик. Именно этот человек и подсказал моему отцу, что есть в деревне красивая молодая девушка, сирота Мария Кирдун, мол бери ее замуж, будет хорошей женой.
Когда они поженились, маме было всего лишь 16 лет. Точную дату, когда они поженились, я не знаю. Но в 1933 году они уже вместе вступали в колхоз, а в 1935–м родился я.
– Вы старший ребенок в семье?
– Была же еще у отца дочка Мария от первого брака, а у нашей мамы, да, я старший. В 1938 (или в 1939, точно не помню) году родился еще брат Иван, в а 1941–м сестра Галина. Иван умер младенцем от дифтерии еще до войны.
– Чем занимались ваши родители? Где работали?
– Мама работала всю жизнь в колхозе: с первого дня, как в Заполье образовался колхоз «17 партсъезд» и до пенсии.
Отец тоже работал в колхозе: сначала на тракторе, а потом его назначили председателем колхоза, или как в то время говорили, бригадиром колхоза. В этом сыграло роль то, что отец активно участвовал в общественной жизни. Он один из тех, кто в Заполье возглавлял колхозное движение, кто боролся с единоличниками, с так называемыми кулаками. В деревне жили довольно состоятельные по меркам того времени люди, у которых в хозяйстве было много коров, волы, у них стояли большие сараи, свое гумно. Их считали кулаками, их же в первую очередь и раскулачивали.
Отца тоже привлекали к раскулачиванию – он вместе с другими активистами для колхоза у единоличников забирали хомуты, бороны, плуги и другой сельхозинвентарь. Конечно же, люди, у которых всё это забирали, лютой ненавистью ненавидели тех, кто это делал, в том числе и моего отца.
Еще я хорошо помню, как отец ездил на телеге в Бобруйск, покупал там ящиками водку и продавал. Этим занимались многие в то время, потому как водка была дефицитным товаром.
«Людей с близлежащих хуторов переселили в Заполье»
– Может быть мама вам рассказывала, как в Заполье во время коллективизации переселяли людей с хуторов?
– Нет, такого не рассказывала. Но я знаю, что раньше многие жили на хуторе Цагельня (рядом с Запольем). Назывался он так, потому что там было большое месторождение глины: и красной, и серой.
Людей с близлежащих хуторов переселили в Заполье. Но, наверное, в деревне места не было, и бывшие хуторяне поселились фактически на поле, образовав широкую улицу, перпендикулярно основной деревенской улице. Из Цагельни на поселок в Заполье переселились Кастецкие, Павел Барановский, Кудёлки, Хома Дещеня, Некрашевич… Люди перевезли с собой хаты, сараи. Но кое-что пришлось оставить на хуторе. Например, долго стояло гумно Павла Барановского, стопка Кастецких тоже стояла на том месте на хуторе, где они жили. Мы, любопытные мальчишки, лазили по тем строениям пока их не убрали. На хуторе еще долго оставались колодцы, сирень, садовые деревья росли.
Возле Заполья были и другие хутора. Вот, к примеру, в лесу за речкой Птичь на хуторе жил Фильян. Брат моей матери, Павел, был женат на Геле, дочке Фильяна (ее в деревне называли Геля Филиппова). Я хорошо помню дом Фильяна на хуторе. Недалеко от него, глубоко в лесу жил человек по фамилии Волк. Когда мы, мальчишки, там бегали, хаты и сараев уже не было, к тому времени там остался только колодец, груша и яблоня. Рядом с этим местом в лесу был большой разработанный участок поля.
Еще был Зайцев хутор, Амбражевичев хутор. Последний находился глубоко в лесу возле маленького озера. Хорошо помню это место. Я ходил туда за земляникой – очень много там ее росло.
Все эти хутора были в лесу на другом берегу реки.
«Отец знал, что с приходом немцев в покое его никто не оставит – он же был советским активистом»
– Ваше самое первое детское воспоминание?
– В детстве я был очень шустрым и любопытным ребенком. Мне надо было везде полазить, всё посмотреть, всё потрогать. Одно из самых первых воспоминаний – бегал в доме по лавке, упал и сломал левую руку. В то время к врачам деревенские люди обращались редко. Мою сломанную руку кое-как сложили, зафиксировали и она срослась. Однако срослась видимо неправильно, потому как всю жизнь, до сих пор, я не могу ее до конца выпрямить.
А вообще мое детство пришлось на трудное военное время.
– Что помните о том времени?
– Когда в деревню пришли немцы, некоторые из тех, кого раскулачивали в 1930-е, пошли служить в полицию – это были и совсем немощные старики, и юные парни.
Как только объявили о начале войны, моего отца призвали на фронт. Состав, в котором везли солдат разбомбили возле деревни Ратмировичи. В суматохе, когда немецкая армия стремительно наступала, никто никаких дальнейших команд уцелевшим не давал, и он пришел домой. Отец знал, что с приходом немцев в покое его никто не оставит – он же был советским активистом. Знал, что могут в любую минуту за ним прийти. Поэтому в стопке на чердаке сделал для себя убежище – там и прятался. Но раз спрятался, надо ж было и сидеть на чердаке не высовываться или идти к родственникам в деревню Карица, там не было полицаев. Отец сильно любил и жалел мать: красавица, да еще с маленькими детьми – пропадет здесь одна. Вот и остался в Заполье с семьей. И погиб. Сейчас расскажу почему и как это случилось.
Первые немецкие солдаты, которые пришли в нашу деревню в конце июня 1941 года, тут же и ушли, оставив на дорогах и возле мостов постовых, а в населенных пунктах представителей своей оккупационной власти. Фронт пошел дальше на восток. Советское военное руководство сдавать немцами территорию так просто не хотело и в немецкий тыл были отправлены казаки-кавалеристы.
Возле деревянного моста через речку Комаринку в урочище Крапивня на посту стоял немецкий солдат. Однажды из Заполья в Крапивню в лес за дровами поехал Микита Антюшеня с женой. Немец-постовой видел, что люди поехали в лес. Он и пришел в то место, где Микита рубил дрова, отвязал лошадь, сел в телегу и приехал в Заполье. В это же время от Глуска в сторону Городка по шоссе пошли кавалеристы. Много их было: солдаты, лошади, обозы.
Немец приехал в нашу деревню, а люди, видимо пожалели его и говорят: «Спрячься или убегай, казаки идут». Он спрятался в самом крайнем доме от речки у Кирдуна. Мой отец, вылез из своего укрытия, пошел на шоссе к казакам и сказал им, что в деревне прячется один немец. Два кавалериста верхом на лошадях тут же помчались в деревню. Уже в деревне им кто-то подсказал, в какой дом побежал прятаться немецкий солдат. А немец, услышав, топот копыт рядом со своим укрытием, испугался, выскочил из дома через окно в огород и упал в борозду. Казаки не стали ловить солдата, они просто бросили в его сторону гранату. Взрыв. Немец погиб. Запольцы похоронили его чуть поодаль от могил местных жителей на нашем кладбище.
Но на этом история с солдатом не закончилась. В деревне рассказывали, что местный житель Григорий ночью разрыл свежую могилу, снял с немца сапоги и принес их домой. Но в деревне сложно что-то утаить и про его поступок узнали полицейские. Они заставили Григория отнести и надеть сапоги на мертвого немца. Конечно же, он пошел: опять раскопал могилу и надел на покойника обувь. Немецкие офицеры, приехавшие в Заполье, захотели удостовериться, что их солдат всё-таки похоронен в обуви и опять приказали раскопать могилу – всё было на месте. А Григорий, после всего пережитого, повредился рассудком.
Но вернемся к казакам и моему отцу. Часть ехавших по шоссе казаков-кавалеристов немцы позже разбили возле деревни Макраны, в километрах пять от нашей деревни. А в Калатичах жил человек по имени Зохар. Когда немцы вернулись в Заполье, он пришел и рассказал им, о том, что видел, как мой отец выдал постового казакам. Многие не любили моего отца – он же активист, раскулачивал единоличников, да еще и председатель колхоза. Кто-то из местных полицейских сказал немцам, что он коммунист, хотя отец не был в компартии.
За отцом к нам домой пришли полицаи – забрали его и отвезли в Глуск в гестапо. Вместе с отцом арестовали секретаря суда Алексея Царика. У мамы в Глуске были знакомые: кто-то из них работал у немцев, другие в комендатуре. Вот она к ним и пошла, задействовала все свои знакомства и связи, надеялась, что выручит мужа. Отец и Алексей неделю были в гестапо, а потом их расстреляли.
Расстреливали на замковом валу в центре местечка. Здесь же чуть позже расстреливали и глусских евреев. Около недели мама пыталась забрать тело отца, чтобы похоронить на местном кладбище. Наконец, удалось договориться, может быть подкупить кого-то из немецкой охраны. Ночью мама с братом Павлом поехали в Глуск, выкопали тело отца, загрузили его на телегу и привезли в Заполье и до рассвета похоронили его на нашем кладбище.
– После того, как расстреляли отца, ваши с мамой жизни тоже были под угрозой?
– Первое, что сделала мама после того, как расстреляли отца – сожгла все документы, которые были у нас в доме. Поэтому мы и остались с сестрой даже без свидетельств о рождении.
Полицаи однажды пришли в наш дом и забрали постилки самотканые. У отца был велосипед – они тоже его искали и хотели забрать. Но мама вовремя его отдала своему брату Павлу.
Нас всех тоже хотели расстрелять, как семью коммуниста. Тогда Павел, брат мамы, чтобы спасти сестру и детей, пошел и записался на службу в полицию – только после этого от нас отстали. Когда закончилась война, его, как и всех, кто служил немцам, осудили. Но никто из жителей и слова плохого ему в Заполье не сказал, когда он сюда приезжал уже после амнистии. Все знали, почему он так поступил, да и плохого он никому не сделал. Но после освобождения из тюрьмы жить в Заполье он не вернулся. Забрал жену, и они какое-то время жили в Воркуте, потом переехали в Киргизию, а позже вернулись в Беларусь, но не в Глусский район.
У мамы был еще брат Андрей. Его призвали в 1939 году в армию и больше домой он не вернулся. Мама говорила, что в последнем письме, которое до них дошло, он написал: «Мы в лесу». Больше о нем мы ничего никогда не слышали.
После войны дети, погибших на фронте отцов получали денежное пособие и это была большая поддержка для семьи в трудное послевоенное время. Мой отец тоже погиб, его тоже расстреляли, но мы никакого пособия не получали. Обидно.
На сайте pamyat–naroda.ru есть информация про Андрея Кирдуна. Однако в документах неправильно записана его фамилия – в одном случае Кирбун, во втором – Кидун. Остальные данные – совпадают. Место рождения: д. Заполье, Глусского района. Брат – Павел Петрович Кирдун. В документах указано, что сержант Андрей Петрович Кирдун служил до 25.04.1943 года в 288 запасном стрелковом полку. Потом его перевели в 44 мотострелковую бригаду. Был убит 02.09.1943 года в бою за д. Кукуево, Ельнинского района, Смоленской области. Первичное захоронение: Смоленская обл., Глинковский р–н, Кукуевский с/с, д. Кукуево, восточнее, 300 м, могила № 2.
– Какие случаи, произошедшие во время войны, вам особенно запомнились?
– Помню, как расстреляли Власа Малевича. Влас в партизанах был и пришел на своего новорожденного ребенка посмотреть. Он был отчаянный человек, дерзкий. Кто-то сообщил немцам, что он пришел в деревню и из Глуска в Заполье на мотоцикле с коляской приехали два немца. Они арестовали Власа. Посадили его на заднее сиденье мотоцикла и повезли в Глуск в гестапо. Но ни руки ему не связали, ничего – он просто сидел на сиденье. В нашей деревне жил брат Власа, Михей. Когда мотоцикл поравнялся с двором Михея, Влас спрыгнул и побежал во двор брата, а потом дальше в высокое жито. Немцы долго не думая, выстрелили несколько очередей по житу и застрелили Власа.
Был и такой случай в деревне. Лето, цвела гречиха. Вечером, уже стемнело, из-за речки в Заполье пришли два партизана. Они зашли в крайнюю хату, где жил Фильян и попросили у него еду. Но Фильян был практически нищим, да еще и выпивал – еды у него почти не было. Тогда они зашли в другой дом. Попросили покушать. Хозяйка пошла доить корову, чтобы накормить нежданных гостей. И тут нагрянули полицаи. Партизаны стали убегать по гречихе, а полицаи стреляли по ним. Темно было. Одним из тех полицейских, кто стрелял был Михаил Д. (не факт, конечно, что именно он попал, потому что и другие полицаи хвалились, что это они убили партизана). Он стрелял метко и попал в одного партизана, а второй смог убежать. Убитый партизан лежал в гречке около недели, а потом запольцы его похоронили.
После этого события прошло немного времени и Михаила Д., а с ним еще кого-то из запольских полицаев, немцы отправили на пост охранять мост через речку Комаринку возле деревни Погост. Ночью партизаны скрутили всех этих постовых и увели с собой в район деревни Симоновичи. В Заполье полицейские вернулись спустя неделю и не все. Михаил не вернулся. Матери Михаила кто-то рассказал и показал, где похоронили ее сына. Она пошла в Симоновичи и принесла в постилке всё, что от него осталось. Похоронила на нашем кладбище.
«Однажды меня сильно ударила немецкая машина»
Со мной было несколько случаев, когда мог и погибнуть. Дети же все любопытные и лезут куда можно, а особенно куда им нельзя. А я был очень любопытным и шустрым ребенком. Ходил один или с друзьями везде, куда хотелось.
Однажды зимой меня сильно ударила немецкая машина. Дело было на поселке. В одном из домов у немцев был организован госпиталь – туда везли раненых, а в конце войны привозили солдат, которые здесь то ли отдыхали, то ли долечивались. В тот день, как обычно, я побежал по деревне. Чтобы не замерз, мама завязала мне на голову платок, а наверх надела еще и шапку-ушанку. Слышно в таком «обмундировании» мне было плохо, но зато тепло. Вот я прибежал на поселок. В это время немцы грузили телефонный провод в катушках на грузовую машину. Я стоял смотрел на их работу и про себя думал: «Какая хорошая проволока, такой бы коньки привязывать!». Потом услышал, что сигналит машина. Подумал, что грузовик выезжать будет на улицу и я начал пятиться задом, вышел на середину дороги, да и стою. Вдруг замечаю боковым зрением рядом со собой легковую машину. В ней сидели видно немецкие офицеры, потому что шапки у них были с высокими кокардами. Легковушка сначала вроде тихо возле меня двигалась, а потом как газанет и меня чем-то ударило сзади в голову. Удар был сильным – через шапку и платок достало до головы. Рассекло кожу, потекла кровь. А вмятина от удара осталась у меня до сих пор. Один из немцев, который стоял на улице, увидел, что у меня течет кровь. Взял за руку и повел в хату-госпиталь. Там мне швы накладывали или нет, я не знаю, но обработали рану и забинтовали точно. Этот же немец привел меня домой к маме. От матери я, конечно, получил, так получил. Залез в подпечек, где мы зимой курей прятали от мороза, и сидел там два дня, боялся вылезти.
Расскажу еще один случай. Он и страшный, и смешной. В урочище Остров немцы повесили фанерную мишень, а сами расположились в конце поселка и стреляли по ней. Как только немец попадет по мишени, фанерка перекручивалась. Мы, дети, бегали возле немцев и отстрелянные гильзы собирали. Конечно же, эта беготня им надоела –в какой-то момент они как рявкнули на нас, и мы бегом, в рассыпную, кто куда. Я бежал с такой скоростью, что не видел дороги. Помню, что летел в сторону чьих-то сараев. А раньше в деревне туалетов не было: вышел за сарай – вот тебе и туалет. Вот я бегу и замечаю, что за сараем сидит немец на корточках, держит в зубах газету и справляет нужду, а рядом с ним стоит его дама и держит мужчину за руку. Я же не ожидал кого-то встретить за сараем и на скорости перекувыркнулся через этого немца. Он тоже не ожидал, что его в такой момент может кто-то потревожить. Мы оба сильно испугались. Мне повезло, что у него с собой не было оружия, а так мог бы и выстрелить. Но он только рявкнул на меня, а я в это время уже со всех ног несся по полю к своему дому. Прибежал и спрятался во дворе.
Однажды немцы меня угощали конфетами. Ездили они на хороших, упитанных лошадях–тяжеловесах. На шеях у них висели торбы с овсом. Обычно в упряжку запрягали по две лошади. Вот едут немцы по деревне. Посмотрели на часы, а у них обед строго по расписанию был, лошадей остановили и сидят, едят бутерброды. А мы, мальчишки, возле них бегаем и почти в рот заглядываем – нам же, во-первых, интересно, что они едят, а во-вторых, тоже хотелось попробовать. Немецкие солдаты кидали нам конфеты продолговатой формы, в фантиках. Сама конфета делилась на порции-кругляши. Немцы кидают, мы ловим, а они хохочут с нас.
Немцы любили праздники и отмечали их. В деревне у кого-то из жителей был большой сарай. Стоял он на том месте, где сейчас колхозный двор. Они этот сарай отняли у хозяина. Изнутри его стены обтянули брезентом, навели там красоту и справляли какой-то праздник. А нам, детям, хочется посмотреть, что там и как. У ворот стояли часовые и никого не пускали, но, на наше счастье, они не строгие были. Я подойду к двери, потихоньку приоткрою и смотрю. Немец, важный такой, стоит за столом и говорит речь. Но говорил то он по-немецки, мне ничего не понятно было. Потом часовой нас прогонит, мы немного переждем и опять прибежим к дверям. У них, кстати, в этом сарае даже электричество было от движка – свет горел. Для нас диковинка.
А еще полицаи в нашем недостроенном срубе гнали самогонку –самогонный аппарат стоял постоянно. Немцы лояльно относились к такому промыслу сельчан и поэтому почти в каждом дворе самогонный аппарат был.
– Многие рассказывают, что во время войны были снежные зимы. А как в Заполье?
– И в Заполье было также. Однажды в начале деревни (если ехать от шоссе) намело такие сугробы, что ни пройти, ни тем более проехать, было невозможно. Немцы согнали запольцев и люди лопатами прокопали тоннель шириной, чтобы немецкие машины могли проехать. В деревне тоже были сугробы, но не слишком большие.
– Как выживали во время войны? Что ели?
– Помню, что поросят точно держали, значит сало было. Корова, наверное, тоже была – без нее бы не выжили. Осенью мама семена свои собирала, а потом весной и летом в огороде овощи растила. Всю работу по хозяйству делала мама. Я тоже что-то помогал, конечно.
Посуды, такой, как сейчас, у нас не было. А были самодельные деревянные маленькие корытца, выдолбленные из дерева. Мама в них выкладывала вареную картошку, поливала ее жиром и пережаренным салом. Все вместе и ели из этого корытца.
– В вашем доме жили немцы?
– Нет. У нас была маленькая хатка-гнилушка. Немцы селились в хороших, больших домах, таких как на поселке, например. У нас во дворе стоял новый сруб, так сказать, заготовка для нового дома. Отец, еще до войны, возил на лошади из леса бревна и срубил сруб. После войны уже мы с мамой заканчивали строительство.
«Вечером в один из дней в конце июня 1944 года, возле дома, где был немецкий госпиталь, грузовые машины выстроились в колонну»
– Расскажите, как освобождали Заполье от немцев.
– Вечером в один из дней в конце июня 1944 года, возле дома, где был немецкий госпиталь, грузовые машины выстроились в колонну. Люди даже испугались, подумали: а вдруг деревню сжигать будут. Но нет, они никого не трогали. Рано утром следующего дня погрузили своих раненых в машины, забрали имущество и уехали. Но далеко от Заполья отъехать не успели – на шоссе их разбили наступающие части Красной Армии.
Вместе с немцами уходили и некоторые наши полицаи. Брали с собой, грузили на телеги все необходимые вещи, даже дубовые дежки (бочонки), в которые сало или мясо складывали. Тихон Ц. был начальником полиции в Заполье и тоже ушел с немцами. Однако, уж не знаю почему, но он вернулся в деревню, а его семья смогла уехать в Америку. Уже после тюрьмы Тихон вернулся в Заполье, жил здесь и умер. Кондрата Д. тоже осудили. Отбыл наказание, вернулся, жил в деревне, в колхозе работал. Людей лечил – молитвы шептал. Вот моих дочек вылечил. Почему-то вместе с немцами ушел назначенный ими староста деревни Фёдор Л. и уехал потом в Америку. Видно побоялся, что его осудят. Фёдор был хорошим человеком, многим в деревне помогал во время войны, предупреждал, чтобы прятались, когда приезжал хапок забирать молодежь в Германию.
Как уезжали полицаи, мы толком и не видели, потому что ушли в это время из деревни. Когда Заполье освобождали, шли интенсивные бои. В небе летали и советские, и немецкие самолеты, бомбили Глуск. Мы видели большое зарево над местечком, там что-то сильно горело. Многие запольцы (в том числе и наша семья) в такое время побоялись оставаться дома и ушли переждать наступление Красной Армии к реке. За Островом, где когда-то копали глину и делали кирпич-сырец мы и прятались в ямах. С собой взяли домашнюю живность – свиней, коров – чтобы их тоже не убило. Самолеты летали над нами и с неба сыпались отстрелянные большие, наверное, пулеметные гильзы, сантиметров 20–25 длиною. Они на скорости почти полностью врезались в землю. А я бегал в это время их собирал. Как только остался жив!? Могли же гильзы мне и на голову упасть.
Потом всё закончилось, утихло и мы вернулись домой. Деревня наша не пострадала.
– Много молодых людей из Заполья забрали в Германию?
– Да, несколько человек забирали. Сейчас вспомнил только Сергея Барановского, а остальных не помню. Но в Заполье постоянно приезжал хапок, как мы говорили, – немцы забирали молодежь, чтобы отправить на работу в Германию. Некоторые местные полицаи предупреждали своих соседей, родственников, что приедут солдаты и тогда родители прятали детей. Немцы заставляли полицаев искать их по сараям да по сеновалам. Штыками глубоко протыкали сено – если кто там и спрятался, значит погибнет.
– В школу вы пошли только уже после освобождения?
– Да. Когда закончилась война, мне уже было 9 лет и я только пошел в первый класс. Школа до войны находилась чуть поодаль от Заполья, недалеко от кладбища. Деревянное большое, красивое здание. Во время войны немцы его разрушили – разобрали на бревна и куда-то их увезли. Я пошел в школу, открытую в доме, который конфисковали у полицейского.
– С кем вы дружили в детстве?
– Виктор Воронец, Семён Малевич. С Семёном вместе, рука об руку, дрались, если нас обижали. С Володей Барановским дружен очень и в детстве был, и всю жизнь Я даже его детей крестил. В юности, когда мы достраивали дом, мы с ним вместе ездили на Зайцев хутор за строительным лесом. Запряжем двух волов в телегу и поехали. Повалим такие толстые сосны, что еле их на телегу погрузим. Летом ездили только ночью или на рассвете, когда не было оводней, слепней и всякой мошкары. Если лошадь еще можно было как-то накрыть от насекомых, то волам такой способ не помогал, они просто в упряжке ложились на землю, так спасались от гнуса и их уже было не поднять.
«Платили налоги продуктами и деньгами. Масло – сдай, яйцо – сдай»
– Как жили после войны?
– Тяжело. Особенно тем, у кого мужчины в доме не было. Платили налоги продуктами и деньгами. Масло – сдай, яйцо – сдай. Кабанчика смолить нельзя было – с него шкуру снимали и тоже сдавали. На каждую яблоню – тоже налог. Перед войной отец со своим кумом Николаем Гриневичем привезли много саженцев яблонь различных сортов, и папа посадил на нашем участке большой сад. Но, несмотря на налоги, мы сад сохранили – ни одну яблоню не вырубили.
Женщинам, наверное, приходилось труднее всего: и дома надо было с хозяйством управляться, в колхоз на работу ходить, детей смотреть. Садиков, яселек ведь не было – приходилось брать младенцев с собой даже на поле, особенно в жниво. Несли на поле колыбельку на треноге, ставили ее с малышом в тенечек, укрывали от мошкары. Женщина покормит ребенка и дальше жать идет. А чтобы дети лучше спали им готовили специальную соску. В тряпочку клали такую смесь: разжеванный сухарик или хлеб, обязательно перемешивали с чем-то сладким и с толченым маком. Сворачивали тряпочку, выкладывали на нее смесь и формировали что-то похожее на соску. Ее давали ребенку сосать, он крепко спал, не плакал и не мешал матери работать.
После войны я уже подрос и стал помогать маме по хозяйству. Зимой на санках дрова из леса возил. Летом своих гусей, свиней, коров пастил. В колхозе тоже около года коров пасти пришлось.
После войны в лесах развелось много волков. Так их много было, что с ними не могли справится. Они настолько смелые стали, ничего не боялись, что даже днем подходили близко к человеку. Вот пригоню я своих гусей на луг пастись, а волки тут, как тут. Смотришь: один волк уже гуся задушил, потом второго. Я бегу их отгонять от стада. Бегаешь, машешь руками, кричишь (и не страшно было), а волк схватит гуся, что побольше и бежит с ним в зубах к лесу.
Немецких лошадей-тяжеловесов, про которых я рассказывал, привели после войны в наш колхоз. Им нужно было усиленное питание, а какое в то время в колхозе было для животных питание – чтобы только на ногах держались да немного работали. Вот такого коня запрягут в плуг, и он тянет его, пашет. Тянет, тянет, а потом упадет без сил. Мужики коня поднимут, и он опять тянет – от тяжелой работы и плохого питания все они издохли со временем. Лошадиные туши вытягивали в лес, примерно в километре от деревни и волки днем приходили туда есть дохлятину. Особенно много их приходило зимой.
«Сидел я в Бобруйской тюрьме…»
В 1952 году я по вербовке уехал в Архангельск учиться в школу ФЗО (школа фабрично-заводского обучения. – Прим. авт.) и работать. В деревне жизнь была очень тяжелая, а колхозникам к тому же зарплату не платили. Ходил в штанах с заплатками. Что мне было делать? Вот и поехал. Таких, как я, моих земляков из Глусского района, там было много. В Глуске жил человек, который вербовал (давал направления на учебу или работу) всех желающих в разные отдаленные уголки Советского Союза, туда, где рабочие руки нужны были больше всего.
Шесть месяцев я проучился в ФЗО, получил диплом плотника. Как хорошего ученика и способного плотника, меня оставили работать в Архангельске. Работал в конторе Главсевморпуть, мы строили дома из бруса. Трудился, трудился и пришло время идти мне в отпуск – уехал домой в Заполье. А здесь мама начала причитать: «А куды ты паедзеш? А як жа ты там будзеш адзін. А сынок мой! А заставайся ты дома!» Я поддался на ее уговоры и остался. Но в то время был такой закон: если государство тебя бесплатно учило (да еще и полностью в это время обеспечивало), то ты должен отработать определенный срок там, куда тебя пошлют. А раз я не отработал, то за мной вскоре приехали и забрали в тюрьму. Присудили мне 1 месяц и 3 дня тюремного заключения. Сидел я в Бобруйской тюрьме. Работал там на кухне кочегаром. Но палок от надзирателя и за такой короткий срок заключения успел получить. Я же не знал тюремных правил, например, если меня ведут по коридору и еще кого-то из заключенных, то нельзя смотреть на человека. Вот за это и получил палкой по спине несколько раз.
В 1954 году мамин брат, дядька Павел, позвал меня к себе в Воркуту. Я же говорил, что в Заполье он не вернулся после освобождения из тюрьмы. Собственно, куда ему было возвращаться? Кстати, его родительский дом, в котором он с семьей жил до войны – конфисковали, разобрали на бревна и куда-то увезли. В Воркуте я работал в шахте.
«Он познакомился с моей Аней… и они влюбились»
– Освободившись из бобруйской тюрьмы, вы, молодой парень, какое-то время жили в Заполье. Расскажите, как отдыхала молодежь в ваше время.
– Да, немного пожил дома. Отдыхала молодежь обычно по субботам да воскресеньям. Клуба не было. Летом – на улице возле лавочек. Зимой – в хаты к людям просились. Вот у Анюты Лапеко и у Хомы Дещени (на поселке) в домах часто собирались. Танцевали под гармошку, песни сами пели. За девушек иногда дрались.
Я с детства дружил в Аней Кастецкой. Мы и в школу ходили вместе, и царапала она меня, и в шутку дрались с ней. А в юности у нас с ней любовь была. Мы так красиво встречались. Но однажды на танцы я пригласил из Калатичей гармониста Валентина Климова. Он познакомился с моей Аней… и они влюбились. Может я тут тоже был виноват – стал на других девчат заглядываться.
С Валентином мы дружили хорошо. Он часто у нас дома бывал, обедал или ужинал. У нас уже корова была, а его семья жила не богато, может и еды не хватало, тем более что молодому здоровому парню, нужно было усиленно питаться. Валентин к нам придет, я его накормлю – он мог за раз выпить целую гладышку кислого молока. Подкрепиться и целый вечер нам играет на гармошке. А когда он с Аней стал встречаться, так еще с большей охотой приходил в Заполье.
«Гончар Григорий Потуп – большой мастер был»
– Может быть в Заполье жил какой-то особенный, интересный человек?
– В Заполье жил Григорий Потуп – гончар, большой мастер был. Он может и не был особенным, но точно отличался от остальных сельчан. В нашу деревню он пришел примаком к женщине, да и остался тут жить. Крепкий такой мужчина был. Мог принести нужную ему серую глину в мешке за плечами аж с деревни Городок, а это больше 16 километров от Заполья. В Цагельне тоже была серая глина, но в Городке – лучшего качества. Позже он купил лошадь и уже возил глину на телеге.
Печь для обжига своих глиняных изделий он сам построил. Она была чуть ниже уровня земли, дно выложено камнем. Сразу он делал посуду на гончарном круге, потом сушил ее в доме, а последний этап – обжигал в печи. Обжигал сутки или двое – пойдет в лес, навыбивает смолистых пней и топил свою печку смоляками не переставая, поддерживал температуру. Потом вынимал посуду, укладывал на воз и вез в Глуск на рынок продавать. Продаст эти горшки и месяц пьет, гуляет, по деревне ходит песни поет.
«В Заполье моя душа»
– Что для вас значит Заполье? Тянет ли вас туда?
– Тянет и очень сильно. Заполье – это Родина. Дом матери я продал, но теперь жалею о том поступке. Просто в тот момент я сам заниматься им не мог. Предложил сестре – отказалась. Сыну – сказал, не надо. Продал.
Мы с женой и детьми, вернувшись из Воркуты, жили с мамой в деревне 17 лет. Потом построили дом в Глуске рядом с речкой. Я хотел, чтобы так же, как в Заполье, у меня рядом была река. Мое же детство прошло на речке – по 50 раз за день прибегал на речку купаться. Любую реку переплывал с легкостью. И рыбалка – это тоже любимое занятие.
В Заполье бываю часто и каждый раз проеду мимо дома, посмотрю, как там моя усадьба. В Заполье моя душа.
Другие фото к данному материалу смотрите в публикации на сайте деревни.
Продолжение цикла через неделю, в субботу, 6 июля.
