Деревне Заполье Калатичского сельсовета расположена недалеко от Глуска. Из Бобруйска добраться туда можно по дороге Бобруйск-Слуцк (поворот за Глушей на Глуск) либо по дороге Бобруйск-Глуск. Сегодня в деревне осталось несколько десятков жителей.
Нашей первой героиней стала одна из старейших жительниц деревни Заполье Анна Петровна Глаз (Толстик) – ей 86 лет. Она родилась 15 марта 1937 года (после войны возраст определили неправильно, по наружному виду, и в паспорте написано 1938 год) и прожила здесь всю жизнь. Вырастила 5 детей: Вера, Василий, Юрий, Наталья, Олег.
За многолетний, ударный труд Анну Петровну наградили медалью «Ветеран труда». За воспитание пятерых детей – «Медаль материнства» II степени.
«На вечеринку нанимали музыканта: по 20 копеек складывались»
– Анна Петровна, расскажите, пожалуйста, о деревне и о вашей семье.
– Когда-то Заполье было большое село – около 70 дворов. Жили в деревне люди дружно, всегда друг другу помогали, поддерживали. Почти в каждой семье по пять, шесть, восемь и даже больше детей. Наша семья на таком фоне маленькая – только я и старшая сестра. Я родилась в 1937 году. Когда мне было 1,5 годика, в конце 1939 года отца, Петра Николаевича, призвали на советско-финскую войну, и он оттуда уже не вернулся. Мама, Ульяна, больше замуж не выходила, так одна нас и растила. Хотя и бабушка с нами жила и помогала, но все равно тяжело приходилось. (Рассматриваем старую семейную фотографию, где Анна Петровна маленькая девочка). Эта фотография единственная память про моего отца.
– Давайте сначала поговорим о жизни в деревне.
– Раньше в деревне хоть и тяжело жилось, но было много людей, было очень весело. Каждые выходные была или свадьба, или хресьбины (крещение), или заповины (на белорусском – заручыны, на русском – сватовство, помолвка). Праздновали и дома, и в деревенском клубе.
Клуб стоял на месте дома, где я сейчас живу (ул. Луговая, 15). Когда вышла замуж в маленьком мамином домике всем стало тесно. Старый клуб к этому времени уже снесли на его месте в 1968 году нашей молодой семье дали участок под строительство дома.
Когда клуба не было, танцы, вечеринки делали в каждом деревенском доме по очереди: сегодня у меня, завтра в соседнем доме, в следующие выходные в другом и так далее. Если у кого-то дом был маленький, как, например, наш, то, говоря на современном языке, снимали дом побольше: деревенские девчата и парни собирала деньги, и платили хозяйке большого дома.
Но молодежь в доме во время вечеринки не была предоставлена сама себе: обязательно на таком мероприятии присутствовали старики, родители. Они просто сидели на кроватях, лавках, заслонах, выставленных по периметру хаты, и смотрели, как танцует молодежь. Так могли сидеть до 12 или до часу ночи. Как только старики начинали расходиться по домам, заканчивалась и вечеринка. А уже после нее на каждой лавочке в деревне молодежь сидела по парам. Танцы были в субботу и воскресенье обязательно, в будние дни нет – все работали. Только на Колядки с 7 января по 21 – каждый день и днем, и вечером танцы.
Обязательно на вечеринку нанимали музыканта: по 20 копеек складывались. А танцевали не так как вы сейчас просто под музыку, а настоящие старинные танцы: краковяк, барыню, падеспань, бедный, полька Енка, обычную белорусскую польку, вальс, казачок и другие.
Одевались на танцы почти все одинаково: черная юбка со складочками и белая блузка. Одежды много не было у деревенских девушек. Платье только одно было нарядное, которое надевали по большим праздникам, например, на кирмаш.
– А что такое кирмаш?
– Это самый большой деревенский праздник, приуроченный к определенному религиозному празднику (ранее: празднично обставленная расширенная торговля, периодически происходящая в определенной местности. Он был приспособлен к определенному престольному или храмовому празднику). Например, в Заполье кирмаш проводили 14 октября на Покрова, в Борисовщине на Вознесение (Ушэсце) и так далее. В каждой деревне района – на свой определенный религиозный праздник.
К кирмашу готовились заранее. Телефонов не было, поэтому гостей звали нарочными, передавали устное приглашение через сельчан из других деревень или когда родня бывала в гостях в Заполье. Независимо от погоды – и в дождь, и в снегопад – в этот день шли, ехали на повозках в Заполье люди со всех деревень Глусского района. Если было дождливо и холодно, женщины накидывали на голову и плечи большие коричневые клетчатые платки (они были у всех одинаковые). Смотришь в окно: идут по деревенской улице по три, по пять, по шесть человек. Вот пошли из Калюги люди, вот из Борисовщины… В гости приходили родственники, а у кого их не было, то близкие друзья. К нам приходила родня из Погоста, четыре женщины. У кого много родственников, то могло на кирмаш и 15 человек в гости прийти! Всем были рады!
Приходили гости примерно к часу дня (с утра обычно ездили в церковь) и гуляли у нас до вечера. Люди раньше ведь не могли как мы сейчас позвонить друг другу, спросить, как дела и так далее. Поэтому виделись нечасто, например, в такие праздники встречались, разговаривали о детях, о семье, о далекой родне. Женщины пообнимаются, сидят, разговаривают: «А расскажи о деточках своих, а как же тот поживает, а тот». Разговаривали, плакали – от радости и от горя – пели, танцевали… Столько эмоций в этот день было, не передать словами…
Конечно же, в этот день готовили самые вкусные и лучшие блюда. Обязательно на столе должны были быть котлеты, пышный омлет, баранки с молоком, блинчики с маслом, компоты из сухофруктов, кисель.
– Баранки с молоком – необычное для нас блюдо. Расскажите, как его готовили.
– Это очень простое блюдо. Крошили баранки на кусочки и заливали кипяченым молоком.
– А омлет?
– Омлет делали в глиняной миске. В миску разбивали яйца, сколько не жалко, от 2 и больше. Потом муку сыпали, а затем всё это, непрерывно помешивая, заливали кипяченым молоком. Смесь при этом становилась всё гуще и гуще. Потом ставили на легкий дух в печку. Омлет вырастал в несколько раз, был пышным, красивым и, главное, вкусным.
– Расскажите, были ли во время вечеринок драки? Из-за чего начинались?
– Часто в Заполье гулять приходила молодежь из Калатичей: человек шесть-семь каждый раз придет. Нашим парням, конечно же, не нравилось, что местных девчат чужаки провожают до дома. И вот уже драка. В доме, где была вечеринка, женщины взрослые сидели на лавках по периметру, так они пугались таких драк. Был у нас в деревне Сема Малевич. Парень роста небольшого, но сильно задиристый. Он обязательно драку устроит на танцах. А бились страшно: ремни на руку замотают и машут, дубасят пряжками один по одному.
«Вон идут уже шляхтянки...»
– Моя мама дружила с семьей Костецких – Виктором и его женой Марией. Мария была очень серьезной женщиной, полноватой, но красивой. Походка у нее странная была: она как бы перекачивалась со стороны в сторону. Виктор добрейший человек. Они были очень хорошие люди. Трудяги! Тот поселок, где они жили образовался во время коллективизации. Всех жителей туда переселили с хуторов. Когда девушки из поселка шли к нам в деревню гулять, мы говорили: «Вон идут уже шляхтянки...».
Виктор – мастеровой человек, он бочки делал. Мама заказывала у него, например, бочку. Денег, чтобы расплатиться не было, ведь тогда колхозникам зарплату не платили. Поэтому мама в качестве оплаты ходила к ним сено помогала сгребать, картошку копать и так далее.
С Аней Костецкой, дочкой Виктора и Марии, мы одногодки. В деревне же все одногодки и близкие по возрасту ходили один к одному гулять. Вот так с Аней мы и дружили. Когда подросли ходили на вечерки (посиделки за рукоделием) одна к одной.
Когда пришло время выходит замуж, отец Ани выбрал для нее жениха – парня из деревни Ольница. Отец выбирал для дочки выгодную партию: парень, Стэфан, был из семьи поляков, богатый. А она в то время уже встретила большую любовь – Валентина (мы его звали Каленя) – и никого другого не хотела видеть своим мужем. Тайком от родителей Аня с Валентином пошли в сельсовет и расписались. Свидетельницей взяли подругу Ани Веру Кудёлку. Свадьбы, понятно, в такой ситуации не было, просто расписались. Отец неповиновение дочери воспринял очень серьезно. Сказал новоиспеченному зятю: «Если придешь в мой дом, я тебя застрелю». А Валентин забрал любимую Аннушку и увел жить в свою деревню, в Калатичи. Через некоторое время, когда эмоции у отца улеглись, молодожены все же пришли в Заполье к родителям Ани. Смирились со временем и родители. Звали своего зятя только «Валентинка». Аня говорила, что она такая счастливая, ведь лучше человека, чем ее муж нет на свете. Жили они очень хорошо!
Вот фотография: на ней Аня посередине, слева Вера Кудёлка, справа – Оля Антюшеня (в замужестве Потапенко).
Со старшей сестрой Анны Лидой мы тоже хорошо общались и даже моя бабушка у нее бабила детей (это важный обряд, когда приглашенная женщина, обязательно не детородного возраста, первый раз после рождения купала ребенка), то есть первый раз после рождения она их купала, а это значит, что семьи таким образом породнились.
Для брата Анны и Лиды Валентина родители тоже находили невесту: не хотели, чтобы он женился на девушке из нашего села, на Анюте. Девушка, кстати, была из семьи полицая, но дети же не отвечают за отцов. Валентин очень любил Анюту, женился на ней, и они уехали в Феодосию.
Родители, безусловно, хотели лучших женихов и невест для своих детей. Жили по старинке, когда слово отца – было законом. А времена-то поменялись уже.
После замужества Аня уехала в Бобруйск. А вот когда вышла на пенсию, вернулась обратно в Заполье. Вот тогда мы начали общаться опять. Мы вместе ходили в гости к Евке, нашей подруге еще с молодости. Аня далековато от меня жила и часто говорила, что трудно до дома дойти. А у моих сыновей (они ремонтом машин занимаются) всегда возле гаража машины стояли. Я сыновей просила ее завезти до дома.
«К невесте сваты с женихом приезжали с караваем»
– Были ли во время вашей молодости в деревне самый популярный парень и девушка?
– Были такие. Вот эта девушка, что на фотографии с Аней Костецкой, Оля Антюшеня во времена нашей молодости говорила: «Я если не первая, то точно вторая красавица в деревне!». Умерла она рано от рака матки, двоих детей оставила. Сыновья ее уже умерли, и, наверное, дочка тоже, потому как дом, когда-то хороший, стоит заброшенный: на поселке, как идти на колхоз первый дом справа.
А мне кажется, все девчата хорошие и красивые в деревне были…
Парни были у нас авторитетные, были красивые.
– Что значит авторитетные? Чем он заслуживал авторитет в деревне?
– Вот, например, кампания молодых людей. Он из всей кампании выделяется. Хоть и не красавец, а что-то в нем такое притягательное, привлекательное есть, что все девчата с ним бы хотели встречаться. Может быть ум, чувство юмора, доброта это были… В деревне же много парней, а один лучше всех, один выделялся.
Я встречалась с парнем – я его сильно любила, и он меня. Как-то раз другой парень вызвался меня проводить и говорит: «Что ты в нем нашла?» А для меня мой любимый самый лучший был.
– А замуж за него не пошли, за любимого?
– Нет… (с большой грустью говорит) Мама моего парня не захотела, чтобы он на мне женился. А потом ко мне приехали сваты. Мой бывший парень пришел ко мне, уже женатый, упал на колени: «Прости, давай будем жить вместе». Но я сказала, что уже поздно, езжай к своей жене. Я его провожала из дома, а он мне говорит: «Я поеду в Бобруйск, поищу там квартиру и тебя заберу, жди меня». Уехал… и по сегодняшний день, как говориться… А я вышла замуж. Больше для того, чтобы доказать бывшему парню, что я и без него прожить могу. Парень Иван Буневич (из деревни Хвастовичи) вроде и хороший был, но не сложилась у нас с ним: пожили полгода и развелись. К тому же на свадьбе случилось событие из разряда «хочешь – верь, хочешь – не верь». Сначала ему и значения не придали. Обычно перед свадьбой невесту одевают в другом доме, не в родительском. Меня одевали у сестры. Вот жених забрал уже меня, и мы выходим из калитки на улицу, а здесь много людей-зевак стояло. Одной из них была мать моего бывшего кавалера. Как только мы подошли к калитке, она нам дорогу перешла. Потом мне уже женщины говорили, что видели, как из ее рукава желтый песок сыпался. В тот момент никто не придал значения. Свадьба первый день прошла хорошо. На второй день жених приехал за приданным, спрыгнул с машины и… убежал куда-то. Мы забрали приданное и поехали в его деревню Хвастовичи (возле Глуска), а жениха там нет. Посидели немного, подождали и уехали обратно в Заполье. Иван вернулся только на третий день. Говорил, что как будто несло его куда-то, хотелось бежать и бежать… Совместной жизни у нас не получилось – мы часто ссорились, не могли найти общий язык и в результате разошлись.
А через некоторое время я познакомилась с парнем Василием Толстиком, который работал киномехаником. Он стал моим вторым мужем и отцом моих детей.
– А как же проходило сватовство и всегда ли невеста соглашалась выйти за сватающегося парня?
– Сватовство в Заполье называли заповины. К невесте сваты с женихом приезжали с караваем. Ехали на лошадях, запряженных в повозки. Приехали, зашли в дом, поздоровались. Начинался своеобразный торг за невесту: прибаутки, шутки, расхваливали жениха на все лады. Родня невесты накрывала стол, выпивали, закусывали, а потом жених со своими родичами уезжали. Невесте и ее родителям обычно давали сутки, чтобы подумать и принять решение: согласна или нет выходить замуж. Если девушка была согласна выйти замуж за парня, тогда тот каравай, который привезли сваты остается в доме невесты. А если не захотели родители или девушка, то в таком случае каравай отец невесты (или нанимали специального человека за бутылку водки) относил в дом жениха.
– И бывали такие случаи в Заполье, что относили каравай обратно?
– Конечно, и не один раз.
– Если же невеста согласна, как дальше развивались события?
– В таком случае на следующий день сваты возвращались в дом невесты и договаривались о свадьбе. Накануне свадьбы у невесты был девичник. Называли его – венок. Это был особый день для невесты, в который она прощалась со свободной беззаботной жизнью в доме родителей. Девушка с первой шафиркой, то есть свидетельницей (а их могла быть от четырех до восьми) в субботу утром шли по деревне, заходили в каждый деревенский дом, где были незамужние девчата и приглашали их на венок. Говорили такие слова: «Просим Бога и вас на венок». В субботу к шести часам вечера в дом невесты собираются все приглашенные девчата. Веночки свадебные запольские девушки покупали в Бобруйске на рынке, а вот с тканью для фаты были проблемы. Такая в Заполье была только у одной местной женщины. Ее приглашали ко всем невестам шить венки, то есть она пришивала свою фату к веночку невесты. Когда венок был готов, на стол застилали самую красивую скатерть и клали его на стол. Венок так лежал до тех пор, пока не собирались все приглашенные на торжество девушки. Собрались все, расселись вокруг стола с венком, и пели специальные, чаще грустные, песни для невесты. Я уж теперь их подзабыла. Но смысл песен был в том, что мама разлучается с дочкой, уходит из родного дома и так далее.
Потом в дом приходят и почти все женщины из деревни: полный дом людей всегда был. Следующий этап: невеста брала заранее выпеченные сухарики (это что-то похожее на самое простое песочное печенье), складывала в платок и обходила стол с венком. Потом шафирки и другие девушки по очереди клали ей на руки венок. Когда весь венок был в руках у невесты, она клала сухарики на стол, а девушки хватали их сколько кто сможет ухватить – у кого больше будет сухарей, тот замуж быстрее и выйдет. А хлопцы во время этого всего действа стоят под окном, никто в дом не заходит. Когда все ритуалы соблюдены, тогда уже вечеринка до самого вечера. Ну, а на завтра свадьба собирается.
Мамы готовили дочек к замужеству: учили делать всю домашнюю работу. Например, мама говорила так: «Работы дома у тебя всегда будет много, но как хочешь крутись, а обед для мужа ты должна приготовить каждый день. Это твоя обязанность!». Говорили, что муж – глава семьи, его надо слушаться, уступать, подчиняться. Кроме того, в то время мы же слушались родителей. Если они сказали выходить замуж за этого парня (хоть его и не любишь, а бывало, что и впервые на сватовстве видишь), значит пойдешь. Большая трагедия для девушки была, если родители заставляли ее выйти замуж за нелюбимого, а она в это время была влюблена в другого. Только самые отважные и смелые, как, например, Аня Костецкая, могли пойти против воли родителей.
– А у жениха что-то такое было, типа мальчишник?
– У жениха ничего такого не было. А вот мы, девушки, так делали.
– Вы сказали, что женщина приходила фату для невесты шить. Получается, что одна фата была на всю деревню?
– Да, одна фата была на всю деревню. Была у нас, незамужняя девушка Саша и у неё одной была ткань для фаты, вот она всем невестам в Заполье и шила венки.
– А что для свадьбы еще в Бобруйске покупали?
– Венок, цветки искусственные к нему. Шаферки покупали цветки себе и шаферу. И как к венцу едут молодые, шафер садится напротив шаферки. И мы девушки прикалывали парням цветочки к лацкану пиджака или на рубашку.
– А как сама свадьба проходила?
– Свадебная процессия была на конях. Первым ставили самого хорошего, большого коня. Брали лошадей в колхозе, но лучшие кони были у сельчан, более упитанные и выносливые. Коня, которого запрягали в первую упряжку, поили водкой: вливали ему четвертушку прямо в горло.
– А зачем коня поили?
– Чтобы быстро бежал. Конь копытом землю бьет, так ему после водки бежать хочется. Мы не боялись, что он нас понесет, его же запрягали, удила вставляли. В церковь ехали жених в отдельной упряжке, а невеста в другой. В свадебной процессии могла быть 6 или 7 повозок. Коню на дугу, шамки вешали.
– А что такое шамки?
– Это что-то похожее на колокольчики. Они круглые, а внутри их было что-то похожее на дробь. Были такие у одного мужчины на селе. И хомут у него был специальный свадебный, и шамки. Ему за них платили, так сказать, брали на прокат.
– А конь во главе процессии был чей?
– И колхозные, и свойские были кони. Вот как свойский, так хороший, откормленный, колхозные не такие были. Хозяин если своего коня давал на свадьбу, то сам им и управлял, никому не доверял.
– В Глуск ездили венчаться?
– Да, в Глуск. Как повенчаются молодые, назад уже едут вдвоем. В начале деревни свадьбу встречали сельчане: стол, на стол ведро воды, цветы и булку хлеба, а молодожены должны были выкупать себе водкой свободную дорогу, проезд.
Свадьба была праздником для всей деревни. Кто не был приглашен, тот под окнами стоял, смотрел – никого не прогоняли. Гуляли до ночи. Потом невесту везли к молодому в дом, в дом его родителей. С молодой женой везли и ее приданное в скрыне (сундуке). Помню, на одной из свадеб скрыню мужчины поднимают и говорят: «Может она туда камней накидала? Что ж это, не поднять».
– Чем угощали гостей на свадьбе, что готовили?
– Блинчики готовили, яичницу, холодное, ну колбасы и другая самая проста еда. Конечно, водка и самогонка была.
– Самогонку гнали за рекой?
– Да, километра три надо было за реку ехать или идти пешком. У нас же не было батьки, мама больше замуж не пошла. Моя старшая сестра боялась всего, так туда не ходила. А мне бабушка за плечи в лесёнку канистрочку на 20 литров: «Иди, моя внучка, в Громак». А зима, холодно-холодно, снега кругом, дорожка только та, что конь протоптал. Страшно, потому что нельзя было самогон гнать, за это оштрафовать или даже посадить могли. Однажды мы гнали родственнице на свадьбу самогонку и меня милиция словила, когда я несла бутылки домой. Дело было так. Я взяла из дома полотенце льняное вышитое, чтобы бутылки переложить, не разбить. Меня милиция и задержала вместе со всем добром. А через несколько лет я поехала к своей куме (ее муж, кстати, работал в милиции) в гости в деревню Мыслотино и увидела свое полотенце. Спрашиваю: «Галя, а чего это мое полотенце у тебя?». Она отвечает: «Это ж мой Петро принес».
Я совсем еще молодая девчонка была, когда меня с самогонкой задержала милиция. Бутылки забрали и сказали домой идти. А дома-то еще бутылки, их же спрятать надо было до обыска. Я большую бутылку на 40 литров поставила в бочку, а сверху кочанами капусты приложила и ее не нашли. А мне только штраф присудили.
«Однажды в этот наш погреб немцы привели солдат, говорили, что это были власовцы»
– Давайте вернемся немного назад во времени. Вы хоть и маленькая были во время войны, но может быть что-то помните, может мама ваша что-то рассказывала о том, как в это время жило Заполье.
– Когда началась война мне было 4 годика всего. Помню, что во время войны расстреливали людей в деревне: на улицу выведут и расстреляют. На поселке Круглова Василия, который в милиции работал, пришли, вывели из дома, расстреляли прямо на улице. Он жил сразу за домом Ани Костецкой. (В доме Жени Барсука)
Дмитрия Кирдуна расстреляли. Он работал в колхозе на молочной ферме заведующим.
Константина Новичёнка, слесарем работал, вывели из дома, прямо на улице расстреляли. У него была старшая дочь Клавдия. Она жила на самом краю деревни и к ней часто приходили партизаны из леса. Возле ее дома обычно полицаи собирались. А она раненых партизан часто прятала, выхаживала на чердаке. Там был сделан будан из досок, маскировка, если кто из чужих вдруг туда поднимется. Клавдия лесёночку (постилку) сена на плечи закинет и несет ее на чердак. Полицаи с нее смеялись даже: «Клавдия, может там у тебя партизаны сидят?». Она отвечает: «Да корову я иду кормить».
Председателя колхоза Николая Василевского расстреляли.
Власа Малевич тоже расстреляли. Говорили, что он был связным у партизан. Его предал двоюродный брат. Влас из леса пришел посмотреть на своего новорожденного ребенка. Немцы его посадили в коляску мотоцикла, двинулись по улице в сторону Глуска, а Влас около дома брата выскочил и хотел перескочить через забор к брату во двор, там его на заборе и застрелили. Я помню, как ходила смотреть: он на постилке зелёной лежал, а рядом с ним лужа крови.
После этого его жена Розалия вместе с новорожденной девочкой Валькой, 7 дней ей только было, к нам в дом пришла (мы с ними по соседству жили) и говорит моей бабушке: «Тетка Оля, что хотите с ней делайте. Моего же Власа убили».
Василевского, Кирдуна и Царика увезли в гестапо в Глуск. Мучали, пытали, расстреляли и закопали в братской могиле. Родственники хотели забрать их тела и перезахоронить в Заполье. Возили часовым немцам гостинцы, долго уговаривали. И один часовой согласился, сказал: «Приезжайте, я отдам тело». Договорились, взяли гостинцы (не знаю, что они давали, может быть, деньги или какие-то продукты), приехали. Ночью трупы забрали и привезли на деревенское кладбище. Двоих, Дмитрий и Алексея похоронили на кладбище вместе в одной могиле. Николая отдельно.
Алёша совсем молодой, лет 17 или 18 ему было, но работал секретарем в суде. За это его и убили. (Рассматриваем фотографию семьи Царик). Вот Алёша, Гриша, Коля самый маленький, их мать Агриппина, отец Василь. Гриша попал в плен. Матери сказали принести золото и тогда сына отпустят. Она нашла золото, пошла за сыном… но еле сама живая вернулась, но без сына. Когда и Алёшу убили, родители умерли от горя. Маленький Коля остался один.
Колю забрала моя бабушка. Его отец Василь Царик и Никифор, муж бабушки, были родные братья. Коле всего 6 годиков было. Бабушка сначала повела его в детдом. А он за юбку схватился и говорит: «Бабушка, бабушка я никуда не пойду от тебя». Ну она и привела его домой обратно. Мы его и вырастили, и в армию отправили, и женили.
– А вот эта маленькая фотка Алексея откуда?
– Он ухаживал за девушкой Дуней. И эта фотография была у нее. Когда она заболела, так принесла фотографию мне. Говорит: «Возьми, а то я умру, и она будет валяться».
– А как звали эту девушку (женщину), которая фотку передала?
– Дуня Микитовна Амбражевич. Это была первая любовь Алексея. Она ему передачу понесла в гестапо, он ей только рукой помахал. Дуня пришла в деревню и говорит: «Алёшу, убьют!».
— В Заполье много мужчин пошли в полицию служить?
– В Заполье около 10 человек пошли в полицию служить. Что их подтолкнуло? У каждого были свои причины, кого-то заставили.
Марии Игнатьевны Глаз, нашей соседки, (вот фото, еще довоенные, ее мужа Саввы и их свадьбы) отец тоже был в полиции и уехал в Америку. Уже в наше время ее дочка приходила искала фотографии деда Игната, чтобы доказать родство и получить наследство. Но так и не нашла ни у кого.
Еще два парня из деревни, братья Степан и Михаил были в полиции. Михаила на посту партизаны расстреляли. Мать узнала, пошла в постилку собрала, что от него осталось и похоронила на кладбище.
Пётр Новичёнок тоже был в полиции. После войны он много лет прятался, может лет 40: летом в лесу в землянке жил, а зимой – дома. Его жена Евдокия (Аўдуля) забеременела. Когда ей в деревне стали задавать вопросы, она ответила, что когда собирала ягоды, ее покатил какой-то мужчина и вот… Евдокия родила мальчика, но он в скором времени умер. Чтобы в дом никто чужой с улицы не смог зайти, они дверные ручки снаружи убрали и, если кто-то хотел зайти в дом стучался, а ему изнутри открывали. В доме над печкой был лаз на чердак и в случае опасности Пётр мог там спрятаться. Параска Долбик, жена расстрелянного Дмитрий Кирдуна, приходила к нам часто в гости. Однажды маме моей говорит: «Ульяна, я видела Петра Косого. Иду вечером по улице и в окно их дома вижу, что он с женой сидит ужинает. Я узнала Петра». А моя мама ей отвечает: «Паша, ты ни дай Бог никому только ничего не говори. Ты живешь одна, на краю деревни. Придет, задушит тебя, и никто не услышит, не спасет».
Последние лет семь Пётр уже постоянно жил дома. Все в деревне удивлялись, где он мог прятаться столько лет. Когда умирал, вызвали родные скорую помощь и вот тогда все узнали, что он оказывается жив. В деревне рассказывали еще и такую историю, не берусь утверждать, что это правда, но всё же. Во время войны Пётр участвовал в расстреле: троих мужчин расстреляли в деревне Жолвинец. Один из них был только ранен и притворился мертвым. А Пётр прикладом выбил ему зубы. Мужчина выжил и когда, спустя много лет после окончания войны он узнал, что Пётр жив и в больнице, приехал к нему. Уж не знаю, чем история закончилась эта.
– Все такие были жестокие полицаи в Заполье?
– Разные были: и жестокие, и те, кто помогал людям в меру своих сил. После войны они все сидели в тюрьме. Многие, отсидев, вернулись домой.
Когда в 1944 году Красная Армия наступала, некоторые запольские полицаи (8 семей) вместе с немцами уехали на запад. Убивали свиней, складывали на повозки, коров привязывали, другое добро тоже брали с собой и уезжали. Некоторые вернулись домой обратно, а другие уехали в Америку, и их потомки до сих пор там живут.
Нам удалось найти и связаться с потомками, уехавших в США запольцев. Марфа (сестра отца Анны Петровны) была замужем за полицаем Михаилом Цариком и уехала с маленькой дочкой Надей в Германию. Там у нее родилась дочка Аня. Вместе с детьми она перебралась в США. Ее потомки живут там и сейчас. Вот, что написала ее правнучка Саманта Ли:
«Мне рассказывали, что Марфа во время Второй мировой войны сбежала в Америку. Ее муж воевал на стороне немцев. Я не знаю его имени, но у меня есть его фото. Сначала Марфа уехала с Надей в Германию и там уже родила Аню, мою бабушку. Католический священник предложил отвезти их в Америку. Они жили в Ньюарке, штат Нью-Джерси, а затем перебрались в Ирвингтон в том же штате. Марфа больше замуж не выходила. У ее дочери Надежды родилось два мальчика: Майкл и Николас, а у Анны – было две девочки Алида и Ора и два мальчика Чарльз и Адам. Алида – моя мама».
Марфа Царик была родной сестрой моего отца. Я помню, как во время войны мы с ее маленькой дочкой Надей часто играли вместе. Однажды мы с ней сидели под столом и играли. Пришел Михаил и принес немецкий сухпоек, который ему выдали. Отдал пакет Марфе, а она как бросит его на пол и всё рассыпалось разлетелось в разные стороны. Хорошо запомнила круглые желтые конфеты (мы их с Надей бросились собирать) и какие-то сладкие ярко-оранжевые палочки. Наверное, это была засахаренная высушенная морковь.
Брат Михаила, Тихон Царик, вместе с женой тоже уехали с отступающими немцами. Но потом его жена уехала в Америку, а он вернулся домой. Его осудили – 10 лет отсидел. Посылки ему жена часто присылала, когда он вернулся в Заполье из тюрьмы. Доживал он свою жизнь вместе с сестрой в ее доме.
Фёдор Кирдун в Америку уехал, а вот сын его Гриша вернулся домой, его уже нет в живых. Фёдор тоже постоянно присылал сыну посылки из Америки. Михаил Желягин был в полиции. Он отсидел в тюрьме, вернулся в деревню, а потом куда-то далеко уехал в Россию и даже, говорили, стал там большим начальником.
После войны люди очень плохо относились к тем полицаям, кто вернулся в деревню. И они не сильно к людям шли – всё больше сторонились людей, старались даже в глаза не смотреть. Стыдно, наверное, было. К их семьям уже нормально относились, ведь они не виноваты, да и время уже прошло, немного боль от войны утихла.
Лет пять назад приезжали потомки запольских полицаев в деревню. Ходили по Заполью, брали в беленькие платочки землю с подворий, где жили их предки. Вот к соседу нашему такие родственники приезжали, а все деревенские прибежали посмотреть на американцев, любопытно же. Ничем они не отличаются от нас, обычные женщины, говорят, приехали родной земли взять.
– На деревенском кладбище похоронен немец, кто это?
– Рассказывала Дмитрия Кирдуна жена Параска, которая жила на окраине деревни, что этот немец в 1944 году вроде отстал от большой колонны. Зашел к ней в дом, что-то говорил, показывал семейную фотографию: там жена и двое детей. Объяснял, что воевать мы не хотели, киндер, киндер у меня. Вроде как помощи просил, защиты, говорил, что его убьют. Дверь в дом открывалась внутрь хаты. Она открыла дверь, поставила его за дверь. Сама вышла во двор и как раз красноармейцы ехали, искали немца. Спросили про него. Параска ответила, что не видела. Когда солдаты уехали, немец побежал через огород в кусты. Кто-то заметил бегущего врага и его застрелили. Женщина полола грядку и нашли его золотую челюсть. А тело похоронили около кладбища, точнее сказать, просто закопали: ни креста, ни могилы нет. Есть на кладбище и могила неизвестного советского солдата. Он похоронен возле моей бабушки Екатерины Глаз, на калатичской стороне. До сих пор никто не знает ни его имени, ни откуда он. На могилке только столбик со звездочкой. Сначала какая-то женщина за могилкой ухаживала, а теперь наши родственники ее убирают. Почему-то его прятали и тайно похоронили. Кто он и почему оказался в Заполье – неизвестно.
– Во время войны в доме у Костецких жили немцы. Вы в то время ходили к своей подружке Ане гулять, видели их?
– Во время войны в деревне в каждом доме жили немцы. Наш дом был маленький и у нас они не жили. Немцы сельчан, у кого был дом большой, выселяли в стопку или сарай, а сами заселялись в дом.
Однажды на колхозном дворе немцы зарезали вола. Мы, детвора, побежали туда всей толпой посмотреть. Детям же войны нет, мы любопытные лазили везде, ничего не боялись. Подошли близко. Немец, с закатанными по локоть рукавами и руками в крови, отрезал кусок мяса и сунул его мне в зубы. Посмеялся так с голодного ребенка, типа, на жри…
На этом же колхозном дворе они поставили большую брезентовую палатку и однажды отмечали какой-то праздник. А в деревне ведь тогда никто в жизни не видел и не знал, что такое шампанское и как его открывают. А немцы праздник именно с шампанским отмечали. Мы только и слышали «пах-пах-пах». Люди думали, что опять стреляют и говорили: «Ой опять побили наших!».
Как-то немцы сказали, что будут сжигать деревню. Мама нам с сестрой дала булку хлеба, кусок сала и отправила прятаться в жито за дорогой. Сказала: «Идите, мои детки, спрячьтесь. Немцы грозятся село сжечь. Может хоть вы останетесь живы». Мы с сестрой всё взяли и пошли в жито. Спрятались, сидим. Моя сестра Мария, была боязливой, я, хотя и младшая, но более рассудительная и смелая. Она вздрагивала от каждого непонятного звука. Как раз в это время над нами пролетел самолет-разведчик «Рама». Звук его мотора был сильный и мы, конечно, испугались. Мария говорит: «Анечка, он нас сейчас тут убьет. Пошли домой к маме». Мы и пошли. Мама только руками всплеснула: отправила в безопасное место, а они вернулись… «Ну что же, детки, хорошо, что пришли, сгорим, так все вместе…». Но обошлось, не сжигали деревню немцы.
Во время войны мы жили то в доме, то прятались в специально выкопанном погребе. Пол там земляной был, ящерки ползали. Сено туда принесли, на нем и спали. Однажды в этот наш погреб немцы привели солдат, говорили, что это были власовцы (это солдаты Русской освободительной армии, во время Второй мировой войны воевавшие в составе нацистской немецкой армии против СССР.). Их заперли в погребе и охраняли. У дверей стоял часовой. Я гуляла во дворе с мячом, он выскользнет из рук и катиться к погребу, а часовой мячик оттолкнет обратно и мне пальцев так помашет, мол, нельзя сюда, отойди подальше. (Возможно, в погребе были советские военнопленные, которые согласились сотрудничать с немцами)
– Почему этих солдат в погреб запирали?
– Не знаю. Вроде бы они пленные. Много их было: в нашем погребе сидело 30 человек и в других дворах тоже, в стопках, погребах, я уж и не знаю, сколько. Маме нашей приказывали для этих солдат варить картошку. Она сварит в печке большой чугунок и прямо горячую ее и сыпали солдатам.
– А как к вам немцы относились, которые здесь в деревне жили?
– Всякое было. Придет который из них к маме: «Дай яйко!». А если, говоришь, что нету, он тут же пистолет на тебя направляет, так всё, что угодно отдашь… Нету у тебя, иди по деревни искать, у кого есть, но принести надо было… Очень страшно было, ой страшно… Помню до сих пор закатанные рукава у немецких солдат…
– Кого-то из деревенской молодежи во время оккупации забрали на работу в Германию?
– Забирали. Когда немцы или полицаи шли по Заполью, искали ребят и девчат – это мы называли хапок (в других деревнях и Глуске называли хапун). Тогда все старались убежать из деревни или спрятаться. Обычно по вечерам в нашем доме собирались деревенские женщины и девчата — приходили попеть, поговорить и одновременно пряли, вышивали, вязали. А в соседнем доме жил полицай Тихон с семьей. Его дочка Катя (она в Америку потом уехала) как только узнает, что будет облава, прибежит к нам: «Тётечка, хапок приехал». А у нас в доме, как на зло, пять самопрялок (устройство для механического прядения) стоит. Придут немцы в дом, скажут, а где хозяйки самопрялок? У нас в кладовке под полом была выкопана яма большая и там лежала бочка огромная. Девчата в бочку (человек пять) залезали, самопрялки туда же прятали, старшие женщины пол обратно досками закладывали и все сидели тихо, пока хапок пройдет.
Еще во время войны у нас в доме жили три молодые, очень красивые, девушки, советские разведчицы. У них был примус, на котором они готовили еду, а мы-то такой прибор для приготовления пищи никогда в жизни не видели. Мне интересно было, всё время возле них крутилась. Мама меня отгоняла, а сама помогала им, продукты какие-то давала даже.
Они ночью собирались, надевали ватники, телогрейки, брали планшеты через плечо с собой. Темнело и они уходили.
– А что за планшеты?
– Это такая специальная сумка офицерская, там карты и другие документы могли быть.
В деревне о том, что они у нас жили никто не знал. Поставили для них кровати, а одна прямо под иконой оказалась, домик то у нас маленький. У них были такие белые длинные ночные рубашки. Когда они снимали свои ватники, становились просто красавицами: точеные фигурки, черные кудрявые волосы.
– Ваша мама не побоялась их брать на постой?
– Нет. Скорее всего у нее и выбора не было. В отличие от других семей у нас в доме мужчины не было и детей мало. Около недели они жили с нами.
Был еще случай. Два солдата приходили в Заполье по заданию секретному. Им надо было попасть в дом к партизанской связной Клавдии Новичёнок, а они пришли на поселок, ошиблись домом и попали в дом к нехорошему человеку. Сдали их полицаям. Пока они разговаривали с хозяином дома, его дочка побежала и привела полицаев. Застрелили на Острове этих солдатиков.
«Зарплату в колхозе не платили, только трудодни (палочки в табель) ставили»
– А после войны, что поменялось? Как жилось в деревне?
– После войны очень тяжело было. Всех жителей обложили налогами. Каждый год нужно было государству сдать теленка, свиней, шерсть от овец, 300 яиц, 300 литров молока, масло сливочное уж не помню сколько. Наша коровка родит теленка — мама его в колхоз сдает. Если не смогли насобирать от своих курей 300 яиц, то приходилось покупать их на рынке и сдавать. Масло сбивали дома в маслобойке. Сижу, бью, бью его, может час, а может и два. Мама масло на весах взвесит и говорит: «Моя донька, на скибочку тебе не выходит…» А мне так хотелось хлеба с маслом!..
Чтобы выживать в каждом дворе было большое хозяйство: держали свиней, курей, уток, гусей, овец. На деревню было три стада коров: в каждом дворе корова, две, а то и три. Когда пастухи утром занимали стадо на пастбище гнать, на всю деревню гомон стоял. А теперь ни одной коровы на село!
Сельчане все работали в колхозе. На ферме было 14 доярок, полевые бригады. Колхозникам в обязательно порядке давали колхозные поля обрабатывать. Мама, чтобы успеть справиться со всей работой, брала на колхозные поля и нас. И жать с мамой ходили. Жара, духота, а женщины жнут жито или ячмень. Работали и песни пели, да такие жалостливые, про тяжелую судьбу вдовы. От тяжелого труда навзрыд плакать хотелось, а тут еще и песни такие… Больше всего мы радовались дождю – значит можно было отдохнуть от работы.
Зарплату в колхозе не платили, только трудодни (палочки в табель) ставили. А в конце года расплачивались за отработанные трудодни зерном. Помню мама как-то принесла свою «зарплату» за год – 40 килограммов жита. Всего, за год непосильного труда! Но мы были рады и этому. С сестрой танцевали вокруг этого мешка с зерном.
– До войны, когда колхозы организовывали в Заполье много семей раскулачили?
– Моя бабушка рассказывала, что в деревне жила семья, их называли Некраши. Они были богаты, больше 11 гектаров земли у них было. У матери – три сына. Их раскулачили. Забрали дом, а их с семьями отправили в Сибирь. Когда они уходили из деревни, шли по улице, сняв шапки, плакали и кланялись сельчанам, прощались так и с людьми, и с родным Запольем. Они знали, что не вернуться никогда домой. Все их провожали и тоже плакали… А вообще они никакие не богатые кулаки были, а просто трудяги, работали с утра до вечера не покладая рук. Их мать, баба Некрашиха говорила: «Здаецца, так хочу дажыць і паглядзець, як усё скончыцца».
После войны в деревне тоже были единоличники – те, кто отказывался вступать в колхоз. Дочерей некоторых единоличников, совсем молоденьких девушек – Екатерину Барановскую, Марию Царик и Надежду Кирдун – во второй половине 1940-х высылали в Магнитогорск. Там они работали каменщиками вместе с другими такими же белорусами и с пленными немцами. Катя Барановская через некоторое время приехала домой, уж не помню по какой причине, и ей обязательно нужно было вернуться обратно. Но она не поехала. Ее за это арестовали, судили (она всегда говорила, что военный трибунал судил) и она сидела некоторое время, может месяца три или четыре, в тюрьме Бобруйска. Кстати, Катя свой дом (при въезде в деревню справа самый первый, белого цвета) построила с мужем сама, своими руками (в прямом смысле слова), ведь в Магнитогорске научилась профессии каменщика.
«После войны вообще много беженцев из российских городов было»
– Была ли в Заполье школа? Вы ходили в школу?
– Когда деревню освободили, а полицаи уехали вместе с немцами, в одном из брошенных ими домов (сначала в доме Петра Новичёнка, а потом в доме Кондрата Дрейгала, его уже давно снесли, нет сейчас) и открыли школу. Чтобы меньше расходовать дров в одном доме с одним учителем занимались сразу три класса – первый, второй и третий. Учитель одним детям даст задание, у других проверяет, как они выполнили и так далее. Потом третий класс перевели в калатичскую школу, а еще позже с пятого класса уже дети ходили учиться в Глуск.
В Калатичах школу открыли в пустом доме. Учительницей была беженка из Смоленска. Кажется, Агафья её звали. Она приехала с двумя детьми, ей дали комнату при школе. Она же и уборщицей в школе работала. После войны вообще много беженцев из российских городов было. Люди голодали там. В каждом почти доме в нашей деревне по несколько человек жили.
– А вы после освобождения деревни тоже в школу пошли?
– Да, мне было 7 лет. Но я только 4 класса закончила. Больше в школу не пошла, надо было маме помогать по хозяйству. Мама сказала: «А что же я буду делать одна, донька, не справлюсь?»
– Вы говорили, что работали в магазине, расскажите.
– В деревню приезжали вербовщики, записывали того, кто хотел поехать Минск восстанавливать. Почти все деревенские парни и девчата, мои ровесники, на год младше или год старше, надумались ехать на работу в Минск. Я увидела, как мама режет пилой-одноручной дрова, так мне жалко ее стало, как же я уеду! Вот и осталась.
Сразу в колхоз вместе с мамой на работу ходила. Меня даже поставили звеньевою по льну. Мне, сколько там было, лет 15, а я уже звеньевая.
Чуть позже предложили работу в магазине. Что-то наподобие ларечка я оборудовала во дворе своего дома в чулане. Полочки там сделали, столы поставили и всё, что нужно для торговли. Два раза в неделю в 6 часов утра я шла на колхозный двор, запрягала коня (зимой в сани), брала три постилки и ехала в Глуск на пекарню за хлебом. Ехать надо было далеко, километров 8. Грузила хлеб из поддонов прямо в постилки, еще горячий. Накладывала полные постилки так, что еле связывались концы в узлы. Приезжала обратно в деревню, а возле магазина очередь: человек 20 уже ждало хлеба. Мама коня на колхозный двор отгоняла, а я быстренько за прилавок. Хлеб был не такой, как теперь, стандартная буханка, а весовой: взвешивала людям сколько кому нужно. Килограмм хлеба стоил 14 копеек. Хлеб был в основном ржаной. Пшеничный – редко. Правда, иногда был еще очень вкусный ситний хлеб. Его вкус запомнился на всю жизнь. Теперь такого нет.
Так я проработала года три. Потом уже хлеб я ездила забирать на машине из сельхозтехники. Водителем был Гена Махнач. Я его попросила: «Геночка, ты уж меня не бросай, помоги с хлебом». Он говорит: «Без проблем, только каждый раз – бутылка вина». А что поделаешь, приходилось платить. Вот уже и полегче стало. Теперь к 6 утра я шла в Калатичи, садилась вместе с продавцом из этой деревни в машину, и мы едали в Глуск на пекарню. А позже в Заполье уже приезжала хлебная машина.
Кроме хлеба в магазине я продавала сахар, конфеты, крупу всякую, печенье и даже керосин. Молоко в магазине я не продавала – не было спроса. Еще бы, в каждом дворе ведь своя корова стояла. Масло сливочное привозила большими кусками – по 24 килограмма. И это был очень редкий товар в магазине, его почти не покупали. Колбасы тоже не было. Из одежды – телогрейки, фуфайки. Могли что-то заказать покупатели мои, тогда я им этот товар специально привозила.
– А что больше всего деревенские люди покупали?
– Макароны, муку и селедку. Камсы соленой (хамса, или европейский анчоус) бочечку за день могли разобрать. Эта рыбка была легкая, вкусная и недорогая – 1 килограмм стоил 31 копейку. Селедку тоже бочками возила и тоже охотно разбирали.
– Магазин каждый день работал?
– Да, работала каждый день, кроме понедельника. Он считался выходным, но я в этот день ходила в Глуск на базу, заказывала необходимые товары. Если предпраздничный день или праздник, то люди шли с утра до вечера.
– А зарплата какая была? От чего зависела?
– От выручки. Сколько наторговала – столько заработала. Поэтому в клиентах и продажах я была заинтересована.
– В то время колхозникам зарплату не платили. А как в магазине люди рассчитывались?
– Да, не платили. Колхозник зарабатывал 200 граммов ржи за один трудодень. Потом стали платить зарплату, но очень маленькую, копейки какие-то. Сельчане продавали масло, молоко, мясо со своего хозяйства. А еще сельчане подрабатывали тем, что для артели «КИМ» плели осиновую стружку. Женщины, девочки-подростки собирались в одном из деревенских домов, работали, пели песни, рассказывали интересные истории. Такие посиделки назывались «вячоркі». Вот так и деньги зарабатывали.
Я в магазине отработала 10 лет. За это время я вышла замуж, родила троих детей. Жили в маленьком домике с мамой и бабушкой. Места мало, тесно, надо было расширять жилплощадь. Председатель колхоза мне говорит: «Иди в колхоз коров доить и дом сможешь построить». По соседству с нашим домом стоял старый клуб. Его снесли, а на этом месте мы построили дом. Оставила магазин и ушла в колхоз дояркой. Их труд, конечно, тяжелый, но хотя бы оплачивался нормально — платили не деньгами, зато давали целый воз зерна (мешков семь, восемь). Это немало. И себе хватало, и кабанов кормили. Одного кабанчика обычно сдавали или продавали, а другого для себя на мясо растили. У запольцев постепенно стали появляться деньги: обзаводились мебелью потихоньку, шкафы, буфетики покупали. Шкафы покупали производства мебельного цеха Глусского промкомбината.
«Всем коровкам своим я имена дала»
– Расскажите немного про деревенский быт. Была ли у вас дома баня?
– Нет, у нас бани не было, но была колхозная. А пока ее построили, мылись дома в корытце (начоўках). Было время, что и не мылись… Во время войны мыло, самое простое, можно было купить.
– Раньше деревенские женщины обычно рожали детей дома. Были ли в Заполье бабки-повитухи?
– Да, моя бабушка Оля была повитухой, почти все роды в деревне принимала она. А моя соседка, даже когда уже можно было поехать в больницу в Глуск, трое детей родила дома. Бабушка ткала и плела специальный пояс, чтобы пеленать ребенка. Раньше ведь малышей долго пеленали, причем туго так связывали. Вот пояс и нужен был для этого. Готовила для родов льняные пелёночки из старого материала. Это она обязательно с собой на роды брала. Почти каждую неделю ходила к роженицам. За работу ей давали кусок материала на кофту или юбку.
– Бывали ли случаи, что умирали женщины или дети при родах?
– От родов не знаю. Но когда я еще маленькой была, то слышала у нас дома разговор (шепотом говорили!) взрослых женщин, таких как моя мама. Они говорили, что в деревне четыре женщины сделали сами себе аборт. От этого у них началось кровотечение, и они умерли. У них было уже по трое или четверо детей, и они больше не хотели. В больнице аборты в то время не делали. А в деревне же все знали отчего женщины умерли.
– Расскажите, что по вечерам в деревне делали, когда вся работа сделана была?
– Работы всегда было много, особенно летом. Ни на что уже и времени не оставалось ни у взрослых, ни у детей. Пряли, вышивали, вязали, ткали, стружку осиновую плели только зимой.
– То есть никто не прохлаждался. Просто ребенок книжку сесть почитать не мог, у него времени не было?
– Нет, не было. Все работали от малых до старых. Такая бабушка, как я теперь и та стружку плела: может и лишь бы как, но всё же. Мои дети все тоже стружку плели – за нее деньги сразу отдавали, можно было неплохо заработать. Уроки cделают, и мы стружку плетем. После смерти мужа только такой заработок нас и спас – так бы мы не выжили, голодали бы.
– Сколько лет вы работали дояркой?
– 20 лет. Сразу 17 коров доила вручную, а когда доильные аппараты появились – у меня уже 30 коров было. Всем коровкам своим я имена дала: Рябинка, Малинка, Галка, Сорока и так далее! И коровы свои имена знали, слушались, выполняли мои команды. К ним же с лаской надо. Погладишь ее, ласково поговоришь – она на тебя такими добрыми глазами смотрит и молоко прибавлялось.
– Расскажите, как проходил ваш день.
– Поднималась утром в 4 утра. Бегу на ферму доить коров. К 7 утра мне надо домой обязательно вернуться, потому что свою корову надо подоить и пятеро детей, мужа собрать в школу, на работу. В 8 утра их машина забирала от клуба. Я прибегала с фермы, топила печку, пекла им блины. Они все вокруг стола садятся и едят блины: кто с медом, кто со сметаной, со шкваркой. Газовой плиты не было, всё в печке. А как начнут собираться: кто ручку потерял, кто носок – мне надо всем помочь найти и собраться. Всё, собрались, отправила шесть человек из дома. Сама быстренько перекусила и пошла свою корову доить да пастбище выгонять. А в это время у меня в печке три или четыре чугуна с картошкой для свиней варятся. Пока я всё сделала, они приготовились. Достаю, секу картошку, иду кормить свиней. В 10 часов утра мне надо было бежать на ферму муку для колхозных коров получать. Пока получу муку уже часов 11, а в 12 коров пригоняют на дневную дойку – привязываем их и опять доим.
Три раза в день руками доили коров. В три часа дня коров опять на пастбище гнали и надо было их отвязывать. Приходилось из дома опять приходить и отвязывать. Чтобы сэкономить время, мы делали эту процедуру по очереди: сегодня я всех отвязываю, а завтра, к примеру, моя коллега. А потом сделали прогулочный дворик и после дойки их туда выгоняли. Вот стало легче, хоть не надо было их бегать отвязывать. А еще коровам надо было принести зеленку (свежая скошенная трава на корм) на своих плечах: в постилку нагребешь побольше и тащишь. Надо было 17 постилок для каждой коровы принести! А доярки хватали зеленку: больше принесешь, лучше корову накормишь и больше молока она даст, а это же зарплата моя. Если позже пойдешь, то можешь ничего и не ухватить – всё разберут.
Мамам-дояркам помогали их дети: сидели сторожили, когда привезут траву. Младшие бежали маму звали, а старшие и сами зеленку нагребали в постилки. Дети доярок постоянно на ферме работали после школы и летом, помогали мамам. Если корова телилась, тоже доярку звали, даже среди ночи. Но это же не одного часа дело, бывало, что и до обеда там задержишься.
Когда появились доильные аппараты, стало легче, но на нашей ферме не было молокопровода, поэтому приходилось таскать тяжелые, килограммов 50, бидоны. Поднимешь, поставишь его на желоб, потом его за плечи и несешь метров 50 или больше сдавать в парилку. Там же весы и холодильник был. Однажды я, беременная, так натаскалась, что прямо с фермы в роддом забрали. Позже придумали какие-то коляски для бидонов, так уже и дети могли покатить его до холодильника. А теперь мой сын говорит, мама завезу тебя на какую-нибудь ферму в районе и покажу, как современные доярки работают.
– Раньше ведь современных холодильников не было. Знаю, что лед заготавливали, чтобы молоко хранить. Расскажите, как.
– Зимой мужчины брали пилы, запрягали лошадей и ехали резать лед. Большие глыбы вырезали. Привозили их на колхозный двор и обильно обсыпали опилками, складывали в что-то наподобие скирд высотой метр, полтора, а в длину метров 10 или больше. И целое лето он лежал и не таял. Дежурная доярка аккуратно разгребала опилки (потом также загребала), носила лед в большой чан-холодильник, где хранилось молоко в бидонах, чтобы оно в жару не скисло. Перед тем, как бросить лед в чан, его обмывали водой. Возили две, три коляски льда, сколько необходимо было.
– Были ли такие зимы, что река Птичь не замерзала?
– Почти не было. Даже если река не замерзала сильно, то возле деревни была тонь (глубокое место возле реки со стоячей водой), болото. Там и брали лед.
– Сколько надаивали в сутки от коровы примерно?
– Зависело от коровы. У нас и соревнования среди доярок по надоям были, и чистоту проверяли. В таблице с именами доярок, напротив каждой фамилии, ставили кружочки по разным показателям: жирность, чистота и так далее. Все видели, кто и как работает. У кого грязная корова, уже и неприятно было, поэтому все старались, работать качественно.
– Вернемся к тому, как проходил ваш день.
– Да. В 3 часа дня отправили коров на пастбище и идем домой. А дома дел хватало. Летом – прополка. Усадьба, огород большие. Кроме того, надо же было дома убрать, постирать руками, ужин приготовить на большую семью, ведь вечером к 8 часам как пойдешь на ферму, так только в 11 ночи вернешься. Некоторым дояркам мужья помогали, а мой муж, Василий, работал кузнецом в райпотребсоюзе он редко приходил помогал. В основном мне мои детки помогали.
– Никогда не хотелось поменять работу, найти что-то полегче?
– Я так привыкла к своим коровкам! Иногда думала, как же я буду без них? Коллектив, к тому же, у нас был хороший, дружный. Три деревянных сарая с коровами было в Заполье. А сейчас только один остался… Еще в колхозе конюшня была очень большая. Там конюх работал очень аккуратный: вся конская сбруя висела у него досмотренная и по порядку. Был сарай, где телятки стояли.
– Часто ли вы в город ездили, в Бобруйск, например?
– Женщины на работе устраивали перекличку: «Бабы, кто сегодня в Бобруйск поедет?». Ездили обычно вместе, по четыре или пять человек. Шли через речку к шоссе на Бобруйск, к мосту. Голосовали, ловили попутку и так ехали. Обычно в город ездили покупать продукты, которых ни в нашем магазине, ни в Глуске не было. Я часто покупала свиные ножки на холодец. Они дешевые были. Сушки детям по три связки. Рыбу свежемороженую. Наберу всего в постилку, что чуть несу на плечах. Причем ездили в рабочий день, успевали между дойками: с утра поедем, а к 12 часам обратно возвращались.
– В городе вам нравилось?
– Нет, там суета, хотелось быстрее домой.
– Может быть еще куда-то кроме Бобруйска вы ездили? В санаторий отдыхать?
– Мы, три доярки, ездили в Кировский район в передовой колхоз «Рассвет» имени Кирилла Орловского. Потом уже, когда дети выросли ездила к сыновьям на присягу в Ленинград, Псков и Белгород.
– А вот у вас фотография, где вы в сценическом костюме. Вы участвовали в самодеятельности?
– Да, еще успевала и в клубе петь. Доишь корову, уткнешься ей головой в живот и повторяешь слова. После дойки бегали в клуб на репетиции. Больше десяти лет существовал наш творческий деревенский коллектив, а потом еще и на пенсии, когда была тоже пела, но уже в Хвастовичском клубе. Даже в газете про нас писали. Вот я и вырезку из той газеты сохранила. Нам петь, выступать, конечно, очень нравилось – мы в клубе за песнями отдыхали.
Другие фото к данному материалу смотрите в публикации на сайте деревни.
Продолжение цикла через неделю, в субботу, 29 июня.
Читайте также: