Александр Мазан приехал в Бобруйск в 1973-м. Здесь жили родственники его супруги.
Родился Александр Николаевич в деревне Мервины Клецкого района Минской области. Окончил Полоцкий лесной техникум по специальности «техник-лесовод». Проходил практику в Слониме Гродненской области – был помощником лесничего в Сеньковщинском лесничестве.
В 1970 году женился, спустя год в семье родился сын. В 1973-м с супругой Галиной Дмитриевной решили перебраться в Борисов. Александр Николаевич устроился там товароведом на фабрику пианино, а вот супруга, педагог по специальности, работу в этом городе не нашла. Зато в Бобруйске, где жили ее двоюродные сестры, ее сразу взяли в 24-ю школу. Спустя несколько месяцев и муж поехал следом за женой, негоже ведь супругам жить порознь.
«Частная застройка выглядела ужасно: заборы поломаны, дома какие-то захудалые»
– Мы с женой бывали в Бобруйске и раньше, где-то в 1971-м, когда гостили у ее сестер, – вспоминает собеседник. – Сестры жили в частном секторе по 2-му переулку Чайковского, возле «Тряпхима» (артель по переработке вторсырья, впоследствии – комбинат нетканых материалов, прим. ред.). Сразу город мне не понравился. Частная застройка выглядела ужасно: заборы поломаны, дома какие-то захудалые. В Слониме, где я был на практике, все было как-то более аккуратно.
А в 1973-м супруги Мазан переехали в Бобруйск навсегда, сняли комнату в доме рядом с родственниками жены.
– В том районе ничего почти не было, один магазин по Брестской, где сейчас автопарк, и два садика на Бахарова (один из них и сейчас работает, а во втором – отделение круглосуточного пребывания), – рассказывает Александр Мазан. – А самое ужасное – это был транспорт. С Бахарова ходил автобус до Дзержинки (улица Дзержинского, район центрального рынка – прим. ред.), но он был всегда забит битком. Я первое время работал на опытно-механическом заводе, так ходил на работу пешком, а это на Гоголя, километра четыре. Жене приходилось ездить в переполненном автобусе до Дзержинки, а потом с пересадкой – на Черепичный, это было ежедневное испытание. Потому спустя пару месяцев мы сняли квартиру на Интернациональной, 56, напротив нынешнего стадиона Прокопенко.
«На Интернациональной, где сейчас стадион, были только заросли и озеро»
Первый бобруйский микрорайон, по словам собеседника, в 1970-х был уже вполне благоустроенным, но, конечно, сильно отличался от того, какой он сейчас.
– С одной стороны уже были построены многоэтажные дома, – вспоминает мужчина. – А вот с другой, где сейчас стадион, еще ничего не было, только заросли и озеро. Напротив нашего дома находилось кафе «Дружба». Любимым местом отдыха нашего сына был городской парк. Помню, там был большой фонтан возле кинотеатра «Мир». Мы с ним любили кататься на колесе обозрения, детских самолетах. Еще был такой аттракцион интересный: нужно было сильно ударить молотом, чтобы выбить игрушку, сын не мог пройти мимо! В парке была танцплощадка. Там был интересный старик такой, седой, худощавый, который учил молодежь танцевать.
Воспоминания о железнодорожном вокзале у нашего собеседника остались такими:
– Здание его было маленьким, неказистым, но ресторан в нем был. Здесь, на «Бобруйске», останавливались только пригородные поезда, а главной была станция Березина. По Интернациональной, где сейчас конечная троллейбуса №2, стояли ларьки, ларьки... Недалеко от вокзала было двухэтажное здание, в котором, вроде как, жили работники железной дороги, но оно было страшно запущено. Этот дом дровами отапливался, туалеты на улице, люди обходили их стороной... А где теперь автовокзал, был детский сад.
«Из 13 человек в нашем отделе было всего два белоруса, остальные – евреи»
Устроиться на работу по специальности Александр Николаевич сразу не смог – мест в лесхозе не было. Пошел на опытно-механический, в отдел снабжения.
– Из 13-ти человек в нашем отделе было всего два белоруса, остальные – евреи, – улыбается он. – Запомнилось, как они всегда говорили: «Саша, когда мы между собой ругаемся, молчи, не вмешивайся. Мы, как бы ни ругались, потом помиримся. А ты останешься виноватым». Они никогда не ездили в Минск или еще куда на автобусах, только поездами – говорили, что это самый безопасный вид транспорта.
Запомнился коллега по фамилии Канцельсон. Он был человеком уже почтенного возраста – лет под 70, но еще работал – раньше был начальником отдела снабжения, а на пенсии – рядовым инженером. Зимой и осенью этот человек ходил в осеннем пальтишке, и мы все удивлялись, как ему не холодно. Потом выяснилось, что под пальто у него – шуба.
У этого человека судьба интересная была. По его рассказам, в молодости он был «майором КГБ», служил в Борисове. Жил на квартире у священника, влюбился в одну их двух его дочерей, и они решили расписаться. А на работе ему сказали: из комитета выгоним, если ты ее не оставишь. Он ушел из комитета, они поженились и переехали в Бобруйск. Долго жили вместе, но потом расстались, и он женился здесь на еврейке. Свою пенсию он второй жене на книжку перечислял. Когда она умерла, он пошел снимать деньги, а она, оказывается, ранее уже перечислила все на какую-то сионистскую организацию в Москве. Он судился, ему вернули часть денег.
Жили они возле старого загса на углу Социалистической и Пролетарской. Помню, как-то он заболел, и мы пошли коллективом его проведать. Это была коммунальная квартира с общей кухней. Меня, как самого молодого, послали в «генеральский» магазин, который находился на углу Социалистической и Горького. Хозяин говорит мне: «Саша, возьми деньги в комнате». Я захожу, а там пачки по 25 рублей лежат на столе, как печенье. Отродясь я таких денег не видел. Пошел назад, говорю: не буду к ним сам прикасаться.
«Сразу директор лесхоза принял меня не очень»
Спустя 10 месяцев Александру Николаевичу позвонили из лесхоза и сказали, что место освободилось. Его взяли на работу инженером охраны леса и охотничьей фауны.
Здание лесхоза тогда находилось на улице Пионерской. Это было недалеко от его дома, а обедать они с коллегами ходили в кафе «Дружба» на Интернациональной.
Директором лесхоза в то время был Виктор Васильевич Хатульков.
– Сразу он меня принял не очень приветливо, – вспоминает собеседник. – Спросил: «За что тебя со Слонима выгнали?» Я говорю: «Не выгоняли меня, жена забрала в Бобруйск». Он тут же набирает телефон Слонимского лесхоза. Ему ответил инженер охраны леса Жданович: «Передай Мазану, что у нас лесничий ушел, и мы с радостью его заберем назад». Хатульков сразу сказал мне заявление писать о приеме на работу.
Из коллег по лесхозу в 70-80-х Александр Николаевич вспоминает инвалида войны, инженера охраны труда Алексея Михайловича Петрушу, инженера по лесным культурам Клавдию Васильевну Калееву, главного бухгалтера Ванду Антоновну Вечер, экономиста Аркадия Петровича Солнцева, инженера по переработке и реализации Николая Сингаевского, инженера по лесному хозяйству Анастасию Григорьевну Лин...
Никого особо не ловили и не штрафовали
Инженером охраны леса и охотничьей фауны Александр Николаевич работал с 1974 по 1977 годы. Основными обязанностями его были борьба с лесными пожарами и браконьерами. Мужчина вспоминает, что пожаров тогда было очень много, чаще всего в районе Крапивки. В это время там часто взрывались снаряды, оставшиеся со времен войны. Так же часто горели леса в Доманово, Мирадино.
– Охрану леса тогда осуществляли при помощи пожарных вышек, – рассказывает Александр Мазан. – Про камеры видеонаблюдения, дроны никто не слышал. На пожароопасный период мы нанимали 4-5 пожарных сторожей, которые при необходимости оперативно выезжали на тушение. У нас был «ГАЗ-66» с бочкой, на котором мы и выезжали. Если пожар большой, собирали работников всех лесхозов. Леса горели так часто, что летом мы работали без выходных, да и по вечерам меня жена дома практически не видела.
По словам собеседника, запрет на посещение лесов тогда не практиковался. В самые опасные периоды при въезде в леса ставили шлагбаумы. Правда, люди часто их ломали и заезжали в лес. Но никого особо не ловили (установить было сложно) и не штрафовали.
«Положи билет, или я тебя сейчас из двустволки…»
А зимой «головной болью» работников лесхоза были браконьеры. Тогда ведь еще не существовало инспекции охраны животного и растительного мира. Было лишь общество охотников и рыболовов при лесхозе. Однажды Александра Мазана чуть не застрелил браконьер...
– Мы поехали проверить, что там в лесу, – рассказывает он. – В Петровичах лесничего на месте не застали. Едем в Мочулки, подъезжаем к магазину, идет мужик с ружьем. Я ему говорю: «Останавливайся!» Показал корочки, спросил, куда он, есть ли путевка. Путевки у него не было. Я забрал его охотничий билет себе, сказал приехать потом в лесхоз, где мы и разберемся. Мужик на меня ружье наставил и говорит: «Положи билет, или я тебя сейчас из двустволки…» И щелкнул затвором. Тут хлопцы мои из машины выскакивают, подбегают. Он видит, что дело такое, убрал ружье. Потом меня заставили заявление в милицию написать. Но ко мне на работу пришли его жена с дочерью-инвалидом, стали просись за него. Мне их жалко стало, забрал заявление. А сам тот мужик потом сказал, что, конечно, только попугать меня хотел.
В 1977 году Александра Мазана назначили инженером по лесозаготовкам, переработке, реализации и побочному пользованию. Лесхоз занимался заготовкой грибов, ягод и прочего растительного сырья, которое потом поставлялось на консервный завод, в аптеки. На сезон принимали на работу заготовителей, пункты находились в деревнях Орсичи и Незнанье. Заготавливали много клюквы, березовую почку, лозу, крушину и грибы – опята, лисички, сушеные строчки и сморчки. Последние шли на изготовление каких-то медицинских препаратов.
«Этот район называли «еврейским поселком»
В 1977 году Александру Николаевичу выделили от работы бесплатную квартиру на Горького, 4, напротив 2-й школы.
– В этом районе наш дом был первым, – вспоминает собеседник. – Кругом находился частный сектор, и там, где сейчас «Вэстор». Этот район называли «еврейским поселком». И у нас с первого по третий этажи жили одни евреи. Квартиры в этом доме получили работники самых разных организаций, из лесхоза я был один. Сначала с левой стороны построили 9-этажки: дома 5, 7 и 9. Площадь Ленина в то время больше напоминала сквер. При нас еще строился горисполком, его сдали ближе к концу 1970-х. Фонтана еще не было, на его месте был военный памятник, который потом перенесли к 5-й школе. Памятник Ленину уже стоял, но сначала он был высоким, понизили позже. Универмаг и дома с двух сторон площади уже были. Там, где сейчас «Пятый элемент», долго был «Детский мир».
Галина Дмитриевна после заселения в новую квартиру пошла работать в школу №2 учительницей белорусского, проработала там до самой пенсии. К сожалению, в 2021 году ее не стало.
Александр Николаевич дослужился в лесхозе до главного инженера, в 2006 году ушел на пенсию, но еще четыре года на ней трудился.
Их дочери Елене – 47 лет, экономист, она работает в коммунальной сфере Бобруйска. Сыну Александру – 51 год, окончил Военно-космическую академию в Санкт-Петербурге, служил в пожарной службе, в следственных органах, имеет звание подполковника, живет в Зеленогорске (Россия). У Александра Николаевича трое внуков.
«Бобруйск уже не чужой…»
С 1996 года Александр Мазан живет в частном доме по 2-му переулку Рылеева. Еще в 1988-м покупал его для родителей. На пенсии Александр Николаевич занимается огородом. У него на участке – 40 плодовых деревьев и штук 30 кустарников.
К Бобруйску за столько лет уже прикипел:
– Здесь у нас родилась дочь, внуки, дети учились и выросли, мы с женой работали, и этот город не может быть для меня чужим. Уехать отсюда мне никогда не хотелось. Много раз предлагали занять должность директора лесхоза – в Краснополье, Костюковичах, Горках, Кличеве, но я каждый раз говорил, что Бобруйск на эти города не поменяю. Хотя в каких-то моментах за Бобруйск обидно. Частный сектор в городе и сегодня, по большей части, неприглядный. И как так вышло, что в самом большом райцентре страны нет ни одного высшего учебного заведения?! Молодежь уезжает учиться в другие города и уже не хочет возвращаться. Хотелось бы, чтоб и у нас было лучше, красивее.
По родной деревне ностальгия у нашего героя бывает, когда приезжает туда на могилки родных.
– Самой деревни уже практически нет, – поясняет он. – Дома есть, но они нежилые. Грустно на это смотреть… Но нужно понимать, что все кругом меняется, и наша жизнь меняется.
