Предыстория этого материала такова. В мае 2020 с коллегой-туристом Виктором Бородиным мы оказались в самой настоящей белорусской глуши, на стыке Осиповичского и Глусского районов, где обнаружили воинские захоронения на месте сожженных деревень Межное, Бортное, Парщаха, Осы, Калиосы. Уже тогда нас поразило, что некогда густонаселенная местность совершенно обезлюдела. Попытка отыскать скрытую в лесах деревню Белые в тот год не увенчалась успехом.
После выхода публикации о поездке автору этих строк посчастливилось заочно познакомиться с уроженкой Евсеевичей Ириной Шимчик, краеведом-любителем, которая уже почти десятилетие по крупицам восстанавливает историю родных мест, в том числе судьбы жителей сожженных деревень. Спустя два года Ирина пригласила меня присоединиться к традиционной поездке к местам захоронений. Разумеется, я не мог отказаться.
С 2015-го жители Евсеевичей ежегодно ездят к могилам в День Победы. Нынешняя затяжная весна изменила заведенный порядок. Леса в округе густые и заболоченные, воды с зимы прибыло изрядно. Добавили хлопот и весенние ветровалы. Теперь добраться к месту можно только на тракторе. По этой причине поездка превратилась в настоящую экспедицию. Непосредственную ее организацию взяла на себя староста деревни, депутат Заволочицкого сельсовета Наталья Голуб.
И вот утром 2 июля семнадцать человек, включая пятерых детей, загрузились кто в кабину, кто в бортовой прицеп МТЗ-50 и отправились в путь.
Белорусские горки
Повидавший жизнь и собранный еще при Брежневе «полтинник» весело тарахтит дизелем и бодро тянет прицеп по лесной дороге. Огромные колеса буквально «переступают» через поваленные стволы, а кузов подпрыгивает на кочках вверх-вниз. Особенно нравится такая забава детям. Настоящие американские горки! — кричат они. Да нет же! Это белорусские горки, — поправляют старшие.
Деревенские устроились с комфортом. В кузов накидали сена, а сверху уложили матрас и подушки от дивана. Получился почти плацкарт! Только низко висящие ветки заставляют то и дело пригибать голову. Не успел — получи оплеуху дубовым «веничком». Люди быстро приспособились. То одна сторона, то другая попеременно кричит «берегите головы!» Так и едем, отбивая поклоны духам леса. Всем весело.
В какой-то момент трактор останавливается. Впереди завал. Огромная кряжистая береза упала поперек дороги, перегородила путь. В дело вступает бензопила. Подвывая, цепь хищно вгрызается в молочную древесину, и скоро толстенный ствол распадается на тяжелые чурки. Их специальным ухватом не без труда оттаскивают на обочину, в черничник. Освобожденный от веса комель, натужно кряхтя, приподнимается, как согбенный старик, сбросивший наконец постылый груз. Того и гляди пень сейчас на место встанет, — шутят мужики и деловито добавляют. — Вот где дров-то!
Экспедиция продолжает путь по едва заметной в траве колее. Тракторист Александр буквально нащупывает колесами дорогу. Остается только поражаться проходимости старенького трактора и мастерству водителя.
Впрочем, через некоторое время колеса утыкаются в непроходимый хмызняк. Становится понятно, что мы заблудились. На развилке нужно было брать правее. Хоть евсеевичские и ездят каждый год, а всякий раз получается, как впервые. В век технологий в наличии спутниковые навигаторы, но вот отметки на карте до сих пор никто не поставил. Ну, ничего, теперь-то она будет.
Спустя полтора часа трактор выруливает на небольшую поляну у самого края болота Смолянка. Отсюда пойдем пешком. Анатолий Мачковский отправляется на разведку. За ним смело следуют мальчишки Матвей и Аким. Вслед за путниками летит полчище комаров.
«Разведчики» идут по наитию, следуя внутреннему чутью. В какой-то момент кажется, что они снова заблудились в зарослях папоротников, но Анатолий не сдается, скрывается в чаще и через некоторое время кричит оттуда: «Нашел! Сюда!»
Мы выходим на залитую солнцем луговину, поросшую высокой травой, попутно минуя могильный холмик с деревянным крестом на северной опушке. Могилка желтеет свежим песком. Недавно здесь побывали прокурорские работники, проводили следственные действия.
На южном краю поля в металлической ограде высится гранитный обелиск с красной звездой. Именно здесь находилась деревня Белые из 22 дворов, уничтоженная фашистами на Крещение 1943 года. Много лет пустошь не зарастает. Дважды Заволочицкое лесничество пыталось здесь высадить лес, но обагренная кровью и опаленная пламенем земля не принимает саженцы.
Без особых церемоний Александр Мачковский запускает триммер и приступает к благоустройству площадки. Женщины граблями сгребают скошенную траву, мальчишки металлическими щетками обдирают старую краску, девочки чистят памятник, в четыре кисти голубая эмаль ложится на ограду… Создается впечатление, что все роли расписаны и отрепетированы заранее. Лишь рыжеволосая Полинка рвется помогать всем и сразу, но по причине малолетства ей пока ничего не доверяют.
Белые
А у меня появляется время, чтобы поговорить еще с одной участницей экспедиции минчанкой Таисией Константиновной Дубинчик, уроженкой деревни Уболотье Осиповичского района. В последний раз Таисия Константиновна была на могиле своих родственников вместе с отцом и братом сорок лет назад.
Мама Таисии Ольга Титовна родилась, выросла и вышла замуж в деревне Белые. В день трагедии она потеряла здесь двоих детей и всех родственников, а сама выжила лишь благодаря обстоятельствам и собственной смелости. По рассказам Ольги Титовны мы можем восстановить ход событий 20 января 1943 года.
На Крещение немцы пришли в деревню Белые. До этого уже были сожжены Сторонка, Межное, Осы и Калиосы. Всех взрослых вывели на улицу, а детей оставили в домах. Один немец играл на гармошке, а другой подходил к людям и пристально смотрел в глаза. Наверное, так они отбирали людей, чтобы перегонять в Германию скот. Всего выбрали трех женщин. Среди них была и моя мама. Как только вышли в лес, мама решила бежать, и ей это, к счастью, удалось. Судьба двух других женщин ей не известна.
Жителей Белых немцы согнали в сарай и подожгли. После не поленились удостовериться, что все мертвы. Пучком зажженной соломы тыкали в лицо и проверяли. Одна из женщин по фамилии Золотаревич притворилась мертвой и благодаря этому осталась в живых. Спас ее толстый кожух. У нее обгорели руки, ноги и лицо. Женщина пролезла в щель под дверью сарая и так спаслась.
Поздно ночью мама вернулась в деревню, но на месте дома обнаружила пепелище. Руками она разгребла пепел и нашла обгорелые кости своих детей. Останки похоронила под березой.
Обе женщины переночевали в единственном уцелевшем доме лесничего и утром разошлись. Мама попала к партизанам. Те по первости отнеслись к ней настороженно. К счастью, один из бойцов узнал в ней хозяйку, которая пекла им хлеб. До конца оккупации мама оставалась в партизанском отряде. Отец, уроженец деревни Уболотье, прошел всю войну, был ранен в Берлине.
На прощание Таисия Константиновна набирает несколько пригоршень земли с могилки своих братьев и сестер. Говорит, отвезет на кладбище к родителям.
Парщаха
Мы возвращаемся к трактору и отправляемся обратно. Теперь наш путь лежит к урочищу Парщаха, что на север от Евсеевич. Дорога неблизкая, все немного устали, тональность разговоров меняется.
Жизнь тем временем идет своим порядком. В деревню прибыла автолавка, и сельчане по телефону просят соседей купить для них продукты. Какова ирония! Позвонить по мобильной связи из леса, чтобы успеть купить макароны по расписанию.
Примечательно, что здесь на Глусчине еще сохранились диалектные формы глаголов. Местные говорят «бýдам», «пóйдам», «паéдам» вместо нормативных «будзем», «пойдзем», «паедзем».
По дороге вдоль наскоро перепаханного поля эмоционально обсуждают бесхозяйственность местных управленцев-временщиков. Эх, только солярку зря сожгли! Кто же так пашет? Из крупных комьев во все стороны торчат пучки пожелтевшей травы. Вокруг десятки гектаров сочнейшего травостоя, но никто не торопится заготавливать сено. Вместо этого проще перепахать пажить вместе с травой. А зимой коровы из-под снега травинки будут выщипывать? Искреннее недоумение и боль звучат в голосах сельчан.
В Парщахе у гранитного монумента останавливаемся совсем ненадолго, лишь затем, чтобы поставить корзинку с цветами. На мраморной плите, установленной внуками и правнуками семьи Семенчук, высечена стихотворная эпитафия в память о 68 погибших жителях деревни.
Осы и Калиосы
На очереди самая далекая точка — урочища Осы и Калиосы. Трактор пересекает неширокую мелиоративную канаву по бетонному мостику и сворачивает на лесную дорогу, идущую по самому краю огромного заболоченного луга. Преодолевая глубокие лужи, кабина попеременно кренится из стороны в сторону, следом за ней движения повторяет и кузов с сидящими в нем людьми.
Вокруг, сколько хватает глаз, колосится зеленое море овсяницы и тимофеевки с синими волнами люпина, или «лýбина», как говорят здесь. Все снова укоризненно вздыхают, обращаясь к заведующей фермой Ларисе Барановской: «Вот бы тебе, Лариска, всю эту траву на ферму. Коровы бы от счастья прыгали!»
Вдалеке под линией ЛЭП уже виднеется скромный обелиск в ограде под четырьмя березами. Еще в прошлый приезд эти березы под бескрайним васильковым куполом произвели на меня неизгладимое впечатление. Кажется, даже облака над этим местом замедляют свой бег, а само время почтительно замирает.
Тем временем мои спутники уже высадились и деловито снуют у ограды. Скоро заросший по пояс травой пятачок приобретает аккуратный и ухоженный вид. Вот странно, все могилы внесены в список воинских захоронений Глусского района, но местный военкомат не торопится за ними присматривать.
Ирина Шимчик степлером прикрепляет на березовом стволе список погибших жителей деревень Осы и Калиосы. Раньше тут был фанерный щит с такими же списками и схемой расположения домов. Но он бесследно исчез.
В своей краеведческой работе Ирина использовала воспоминания живых свидетелей, уроженцев этих мест Владимира Ивановича Клыги (1931) и Ивана Титовича Короля (1937). Кроме того, значительный пласт сведений предоставил Владимир Буловацкий, который записал воспоминания своего отца Николая Петровича. Вы можете сами оценить этот любопытнейший документ эпохи.
«В 1936 году было решено сселить хуторян в деревни, были намечены места и названия деревень: Осы, Каляосы, Толстый Лес, Мосты, Порщаха, Белые, выше – Межное, Бортное. Были определены места (усадьбы) каждой семье.
Старый дом мы не перевозили, отец взял кредит в банке, и мы начали строить новый дом, большой и красивый. Старый дом продали в Симоновичи […]. В 1939 году переехали с хутора в деревню Осы в новый дом. Он ещё был не достроен, но жить уже можно было. Ещё раньше перевезли стопку и летом жили в ней, осенью перебрались в дом. Той же осенью перевезли сарай, и стопка оказалась внутри сарая. Корова стояла с правой стороны, кабан с левой, а овцы бегали вокруг стопки.
Как-то отец с работы пришёл поздно. Услышав, что овцы носятся по сараю, он открыл, зашел в сарай и затих. Вдруг слышит, под сарай кто-то подкапывается, нюхает и чихает носом, потом вставляет хвост и болтает им, а овцы бегают вокруг стопки как очумелые. Подкрался отец к дыре, когда хвост появился, и схватил его, но удержать не смог. Утром посмотрел, стена была запачкана, а в метрах 150-200 от сарая нашли дохлого волка.
В деревне было очень весело. Широкая 40 м улица, на улице много детей разного возраста. Такого на хуторах мы не видели, примерно 56 детей. Представить невозможно, какая радость.
Нас настигает несчастье: заболела скарлатиной сестра Тоня и умерла. Я с Марией лечился в больнице в Глуске. С нами была бабушка Катя. Оправившись от болезни, Мария и Рая ходили в детсад, меня отец забирал с собой. Я играл в детсаду с детьми до тихого часа, потом отец забирал меня к себе, и мы обедали. Титовы хлопцы кривились, мол, хорошо ему, батька маслом кормит.
У нас в то время уже были две коровы, и молока и масла своего было вволю. Возвращаясь домой, дети постарше несли домой перегон в гладышах (его раздавали колхозникам), и всегда почему-то на меня кривились, мол там у него внизу масло приклеено и залито перегоном. Меня толкали, цепляли, я падал, разливал перегон и никакого масла. Все разбегались.
На следующий год я учился в первом классе Осо-Каляосской начальной школы. Сначала учила всех одна учительница, потом прислали еще учителя Растющевского. Первый и третий класс занимались в первую смену, а второй и четвертый – во вторую. Я [был — авт.] переведен во второй класс, отец все купил для учебы во втором классе. […]
Оставшись старшим в семье, пришлось с мамой ездить в лес заготавливать дрова, хотя это плохо получалось, окучивать картофель, полоть грядки, пасти скот и выполнять другие недетские работы.
Заболевшую Марию врачи из Осиповичской больницы направили на обследование в Минск. 22 июня мать привезла Марию в Минск и направилась в больницу. На город падали бомбы, в приемной сказали, что врачи уезжают и приема не будет. Мать […] без билета втиснулась в вагон и доехала до Осипович. Ночью добралась домой с дочкою на руках.
На второй день [случился — авт.] острый приступ аппендицита у Александра Буловацкого. Его с работы на подводе привезли домой. Куда везти, не знали. То ли в Дараганово, то ли в Глушу, то ли в Осиповичи. Покуда рассуждали, он на возу скончался. […]
В этот день жены провожали молодых мужей по первой мобилизации в сельсовет и на фронт. А 28 июня 1941 года в деревне появились немцы, передвигались из Дараганово в Заволочицы, осваивали новые земли. Началась Великая Отечественная война».
Мосты
Последняя остановка на маршруте — небольшое кладбище в урочище Мосты. Здесь похоронены родственники нескольких участников поездки. Из Евсеевич до кладбища идет новая широкая гравейка, поэтому люди здесь бывают относительно часто.
Напоследок на прицепе откидывают борт и превращают его в импровизированный поминальный стол. Хозяйки достают домашние угощения: шкварки, ребрышки, котлеты, сало, помидоры и хрустящие огурчики «из озера»**. После восьми часов и сорока километров пути, все это оказывается как нельзя кстати. Не обходится и без традиционной чарки — за упокой душ погибших и за здоровье живущих.
Вот так простые жители Евсеевич в буквальном смысле собственными ногами протаптывают тропинки сквозь время, чтобы не зарастала бурьяном народная память.
* В заголовке использована строфа из стихотворения «Память» Давида Самойлова.