26 апреля 1986 года в 1 час 23 минуты произошел взрыв на четвертом энергоблоке Чернобыльской атомной станции, который поставил точку в существовании 479 деревень в Беларуси. Сотни тысяч людей были переселены в «чистые» районы республики. Часть из них получила квартиры в Бобруйске. Несколько домов в 6-м микрорайоне города до сих пор называют «чернобыльскими».
«У всех сильно сушило во рту и хотелось пить»
85-летняя Пелагея Давыдовна Емельяненко (собеседница говорит, что в обиходе ее все называют Полиной, будем так звать и мы) с супругом Василием Терентьевичем проживают в корпусе 1 дома №66 на проспекте Строителей. Приехали в Бобруйск в 1990 году: она – из деревни Корма-Пайки Краснопольского района Могилевской области, он – из Новоельни того же района. Познакомились и поженились уже здесь, когда ей было 60, а ему – 57.
Первого своего мужа Полина Давыдовна похоронила на родине, а Василий Терентьевич расстался с супругой еще до чернобыльской трагедии.
В родной деревне Полина Давыдовна работала в отделении связи на разных должностях. Затем получила бухгалтерское образование в Бобруйском сельхозтехникуме и работала в колхозе им. Жданова бухгалтером, экономистом, нормировщиком.
День самой трагедии она запомнила не слишком хорошо, о случившемся узнала не сразу. 26 апреля у них в колхозе был обычный рабочий день.
– Только с того дня у всех сильно сушило во рту и хотелось пить, – вспоминает собеседница. – Придем в колхоз на работу, все одно говорят: «Что такое – сушит во рту, так горько». Я все пила-не могла напиться газировки... А 1 мая наши детки ездили в район на демонстрацию. 4 мая мы перебирали картошку в поле, пришел бригадир, приехало районное начальство, и нам, наконец, сказали: случилось несчастье – взорвалась атомная станция. Мы все равно не понимали, как это может отразиться на нас. На грядках все сажали, как обычно. Позже начали к нам привозить продукты из других районов – хлеб, молоко, мясо. Сказали, что нельзя держать домашний скот, засевать огороды. Хотя кто к этому прислушивался, когда земля так родила, еще лучше, чем раньше! Яблоки висели красные, красивые, до самой зимы не опадали. Посыпали огороды известью, чтобы эта гадость уходила. Не знали, что стронций 135 лет распадается, цезий – 90 лет, и никакой мел не поможет. Нам говорили хорошо мыть овощи, фрукты. Как-то врачи приехали к моей дочке и пошли на огород измерить уровень радиации. Идут с прибором по двору, а там везде зашкаливает. Они говорят: «Как вы тут живете?!» Особенно смородина была «грязной».
Василий Терентьевич в Новоельне работал учителем физкультуры в школе. Он в день аварии коров пас. Жили они вдвоем с мамой. Так же сажали огород, держали кур, свиней. Хотя уровень радиации в Новельне был гораздо выше.
Покинуть родные места пришлось в 1989-м. Тогда уже никто не спрашивал о желании людей. Пришлось бросить все.
– У меня была хорошая хата, послевоенная, сарай новенький на 16 метров, погреб, баня, клеть для хранения продуктов, огород 50 соток, и посажено было все, – с грустью вспоминает Полина Давыдовна. – Перед отъездом все сдавали скотину. Везли ее в санстанцию, там проверяли на радиацию. Загрязненную сразу обливали чем-то и везли на хутор в скотомогильник. Я вырастила кабана весом 300 кг. Завезли сдавать, а у него радиация большая. С помощью брата удалось забрать кабана домой, он сказал подержать его еще какое-то время, покормить чистой едой. Завожу во второй раз – история повторяется. Мне посоветовали вымыть его хорошо шампунем, вымыла – приняли кабанчика.
Квартиры в Бобруйске переселенцам предоставляли бесплатно, потом они их приватизировали. С собой брать ничего нельзя было, так как все вещи накопили приличную дозу. Полина Давыдовна взяла только одежду. Но когда в Бобруйске сын замерил в ней уровень радиации – он зашкаливал, хоть, говорит хозяйка, и перестирала несколько раз.
В Бобруйске женщина работала в «Белгосстрахе», а мужчина – на «ФанДОКе». Говорят, приживались в нашем городе с трудом.
– Я еще лет семь плакала, – делится Полина Давыдовна. – Мне говорили: «Радуйтесь, на старости лет будете иметь свое жилье, комфортное, с удобствами». Но нам было лучше без удобств, но дома. Недаром говорят: «Не дай Бог сто раз жениться, сто раз селиться».
Первые годы после переселения Полина Давыдовна постоянно ездила на Радуницу в родные места. У нее там похоронены многие родственники. А вот на место своего двора, признается, ни разу не сходила: хоть там и ничего не осталось, но сердце «просто разорвалось бы». Последние годы уже и на могилки родных не ездит.
Как проживание в радиоактивной зоне отразилось на их здоровье? Собеседники уверены, что бесследно не прошло. У Полины Давыдовны появился узловой зоб, начались гинекологические проблемы. В последние годы сильно болят ноги. Связано ли это с радиацией или просто уже старость, она не знает.
У Василия Терентьевича диагностировали токсический гепатит, хотя он не пил, не курил, всю жизнь занимался спортом. Но большинство людей, которые с ними переехали тогда в Бобруйск, уже умерло.
«Выхожу, а все голубое, будто дым кругом...»
76-летняя Антонина Михайловна Гавриловская проживает в этом же доме №66 на Строителей, но на другом этаже. Она родом из деревни Болин Краснопольского района, которой тоже уже нет. Во время учебы в Украине познакомилась с будущим супругом, с ним приехали жить в Новоельню. Там работала дояркой на ферме. 26 апреля 1986-го она проснулась в 4 утра и пошла на работу.
– Выхожу, а все голубое, будто дым кругом, и земля вся желто-зеленая, – вспоминает женщина. – Пока прошла до фермы через лесок, у меня во рту все пересохло и голова так разболелась, что я не могла коров доить. Потом стало у меня давление резко прыгать – то низкое, то высокое. А на яблоне возле дома за одну ночь листья все равно как сгорели. Но мы ничего не знали дней десять. Позже солдаты приехали крыши мыть, и нам сказали, что станция взорвалась. Приезжали врачи из Москвы, давали нам дозиметр, который мы неделю носили на себе. Его сняли и сказали, что у меня повышенное облучение внутри организма. Говорили, что у человек 12-ти из нашей деревни так было, которые в полях работали. Медсестра патронажная постоянно носила таблетки йода и давала нам пить.
Антонина Михайловна рассказывает, что они тоже все сажали на огородах и все ели. Сначала было немного страшно, потом привыкли. После аварии им предлагали переехать в колхозы в других районах. Она с двумя знакомыми женщинами сделала попытку: поехали работать на ферму в Гродненскую область, в 60 км от польской границы. Но не прижились и вернулись в родные места. Жили там, пока в 1990-м всех не переселили. Уезжала со слезами на глазах: пришлось оставить дом, огород, сад.
В Бобруйск приехала с мамой и двумя дочерьми. Мать и взрослая дочь получили отдельные квартиры в этом же доме.
Антонина Михайловна рассказывает, что сначала их всех привезли сюда на автобусе. Показали квартиры и выдали ключи. Потом уже люди нанимали машины и переезжали. Она везла с собой шкаф и холодильник. В Бобруйске женщина работала на заводе им. Ленина, уже будучи на пенсии – уборщицей в суде.
– Уже через год после отъезда на месте наших домов почти ничего не осталось, – говорит она. – Мародеры все вынесли, даже полы срывали, новые дома полностью разбирали и вывозили. А позже все в наших деревнях сравняли с землей.
«Полил дождь, а после него все кругом стало желтым»
79-летняя Анна Солодкая живет в доме №56, корпус 3, на пр. Строителей. Когда-то здесь почти все жильцы были переселенцами из чернобыльской зоны.
Сразу Анна Ивановна жила в поселке Холопы Краснопольского района, в 1979-м семья переехала в деревню Новоельня. На тот момент у них с мужем было пятеро детей, потом родился шестой ребенок. В Новоельне Анна работала санитаркой в местной больнице.
– В день взрыва я была дома, делала домашние дела, – вспоминает женщина. – Помню, что было как затмение – темно стало, будто туча на дворе. Потом полил дождь, а после него все кругом стало желтым. Это многим показалось странным, но мы еще ничего не знали. И еще очень хотелось пить. О случившемся нам сказали гораздо позже. И стали привозить продукты, даже сено для скотины везли из других районов. А так – жили обычной жизнью. Детям младшим давали путевки в лагеря, санатории, они там каждый год отдыхали.
Семье Анны Ивановны тоже пришлось оставить в Новоельне все, что наживалось десятилетиями: большой дом, огород в 50 соток. Свиней перед отъездом пытались сдать, но двух кабанов не приняли – «грязные». Тогда муж сказал, что третьего сдавать не будет. Забили его сами, в ящики мясо упаковали и с собой в Бобруйск забрали.
Когда Анна Ивановна в 1991-м переселилась в Бобруйск, ей было 48 лет. Приехала с мужем, мамой и тремя детьми, старшие на тот момент уже жили отдельно. Еще 12 лет работала в 31-й школе уборщицей.
Супруг умер в 61 год. По ее словам, он сильно болел еще до взрыва в Чернобыле. Мамы не стало в 90 лет.
Анна Ивановна уверена, что если бы они остались на родине, то жили бы и дальше нормально:
– Кто послабее здоровьем был, как мой муж, так умер бы по-любому. А другие, может, еще и лучше бы жили. Здесь многие не нашли себя, спились и умерли.
«Люди возмущались: почему скрывали, а народ на демонстрацию ходил»
72-летняя Валентина Андреевна и 74-летний Николай Иванович Кремзиковы живут в том же доме по проспекту Строителей, переехали сюда в 1991-м. До того недолго жили в деревне Почепы Краснопольского района, а до того – в Новоельне.
Валентина Андреевна была фельдшером. Николай Иванович служил в милиции, стаж – 38 лет, ушел в отставку в звании подполковника.
– Я очень хорошо помню тот день, – говорит мужчина. – Я тогда работал, ездил по своим служебным делам на мотоцикле. Никто ничего не знал. Только дней через десять нам сказали о взрыве. Помню, люди возмущались: почему скрывали, а народ на демонстрацию ходил. У нас была самая большая радиация в районе. Помню, во время службы медсестра измеряла у меня уровень радиации – прибор зашкаливал, она прямо испугалась. Стоял вопрос о моем переводе в другую местность, потому что я получил слишком большую дозу. Я сказал: уеду из деревни последним. Капитан покидает тонущий корабль последним (смеется). Я ведь работал в милиции, меня люди уважали, я не мог их бросить. И мы с женой уехали последними.
На Николая Ивановича, как сотрудника милиции, были возложены особые функции: он ездил по дворам, пресекал панику, вел разъяснительную работу среди населения.
Он вспоминает, как после аварии приехали к ним какие-то «большие ученые из Японии». Сидели все вместе за столом у главного врача местной больницы.
– Эти ученые сказали тогда, что сразу многие люди ничего не почувствуют: будет всплеск онкологии, заболеваний крови, но большинство людей ощутят на себе последствия лет через 20-25, – вспоминает собеседник. – По их словам, у людей начнутся проблемы с костной системой. Как бы там ни было, но сегодня из нашей деревни мужчин моего возраста уже почти не осталось...
