Ранее были опубликованы:
...В жизни бывает очень тяжело переложить себя из одного положения в другое. Неимоверно тяжело. Иной раз даже болезненно, если не сказать больше... Поэтому многие из нас на протяжении длительного периода времени так и остаются там, где они однажды, к примеру, бросили якорь. В той самой, как нам кажется, тихой и безветренной гавани. Ведь для любых глобальных телодвижений нужны жизненные силы, а где их наберешься, чтобы изменить свое годами обустраиваемое положение. Жизненные силы на базаре не купишь…
Совсем другое дело – творчество. Оно дает нам бесценную возможность в один момент перенестись туда, куда позвало воображение, куда вдруг захотелось вернуться вновь. И не только для того, чтобы ублажить самого себя, но и для возможной радости тех читателей, которые некоторое время следили за твоим творчеством.
«При слове «Бобруйск» собрание болезненно застонало…»
Так что, друзья, переносимся с вами снова в ту далекую для нас эпоху хрущевской оттепели, в тот дивный дворик по улице Интернациональной в Бобруйске, откуда мы и стартовали. Где когда-то жили мои друзья детства, одноклассники…
Как говорится, литературные классики нам в помощь: «При слове «Бобруйск» собрание болезненно застонало. Все соглашались ехать в Бобруйск хоть сейчас. Бобруйск считался прекрасным, высококультурным местом». (Ильф и Петров, «Золотой теленок», глава II «Тридцать сыновей лейтенанта Шмидта»).
Причиной моего столь неожиданного кульбита вполне можете считать недавно прошедший День матери, а также полуофициальный День отца, накануне которых на вашего покорного слугу в очередной раз вывалилась стопка давно забытых фотографий из «позапрошлой» жизни -- разгребая родительские «завалы» в виде каких-то старых книг, альбомов и конвертов, я ощутил неимоверный прилив жизненных сил от созерцания фотографии из неожиданно появившегося пакетика, на которой мы с мамой стоим возле бобруйского кинотеатра «Мир». Наверное, наши ушедшие родители по-прежнему обладают какой-то особой способностью в нужный момент привносить в нашу сегодняшнюю жизнь определенные импульсы. По своему усмотрению. А для нас главное, как минимум, – это замечать.
Фотография в момент сразу же вернула меня в 1962 год, когда папа щелкнул затвором своего фотоаппарата. Мне кажется, тогда это был «ФЭД» (советский дальномерный малоформатный фотоаппарат. Производился Харьковским производственным машиностроительным объединением «ФЭД» с 1934 по 1955 год. Вначале -- Харьковской трудовой коммуной имени Феликса Эдмундовича Дзержинского, созданной из бывших беспризорников знаменитым педагогом Антоном Макаренко. «ФЭД» является почти точной копией немецкого фотоаппарата «Leica II», сразу после выхода получившего широкую популярность в быту и фотожурналистике).
1962 год знаменателен для меня тем, что 1 сентября я отправился в первый класс 19-й школы. В очень оригинальном (брюки-бриджи) костюмчике, пиджак которого и был на мне в момент фотографирования возле «Мира». Похоже, снимок сделан где-то в погожий сентябрьский день, вряд ли бы купленный к такой серьезной дате костюмчик родители распаковали и пустили в оборот раньше моего первого в нем похода в школу.
Конечно, шорты и сандалии – не самое в данном случае крутое дополнение к моему комплекту, пижоном ощутить себя тут никак не получалось. Но как хотелось!
Ситуацию спасает улыбающаяся мама. Отец всегда старался перед съемкой всеми доступными способами расшевелить фотографируемых. Обычно вставлял что-нибудь анекдотическое. Но только два-три предложения, не больше. Как видим, маму шутка рассмешила, а я не очень-то врубился. Но тоже попытался изобразить какие-то эмоции.
Вполне возможно, что через пару секунд отец передал фотоаппарат мне и, дав несколько обязательных указаний, позировал вместе с мамой. Но такой фотографии в вывалившейся на меня стопке не обнаружилось. Наверное, не справился я тогда с заданием, смазав картинку. Зато блеснул в другом случае, чуть позже, тоже в парке возле кинотеатра. По-моему, для семилетнего пацана и пленочного фотоаппарата неплохо, вам не кажется?
И еще один кадр, уже непосредственно на улице Интернациональной (где изображены мой папа и его дядька Иосиф из Гомеля со своими детьми и моей сестрой), подтверждает успехи автора этих строк в деле освоения фототехники. Спасибо учителю.
Беседуя с цветами и вазами
Мама (чего не сказать о папе) к музыке всегда относилась без особого придыхания. И случись какой-нибудь даже бытовой диспут музыкальной направленности, она была бы в числе тех, кто испарился при первом удобном случае – ведь мама совсем не тяготела к глубинному погружению в темы, не вызывающие у нее большого интереса. Почитать книжку – совсем другое дело, но что-либо слушать, а уж тем более рассуждать по поводу всяких там аранжировок, ей никогда даже в голову не приходило.
Иной раз, правда, душа ее таяла при звуках отдельных музыкальных композиций, но случалось это крайне редко, по большей части в более молодые годы. Когда же не стало папы в 1997 году, когда она, уже давно проживая в Могилеве, вышла на пенсию, тем самым сузив жизненный кругозор, ее музыкальные интересы, само собой, растаяли как снег.
Правда, я иногда снабжал маму билетами на какие-нибудь концерты, но выступления всевозможных «звезд» различного масштаба были для нее скорее способом как-то скоротать одиночество, о котором мало кому было известно, а не поводом для развлечения и душевной услады. За эти почти два десятка лет после смерти моего отца мама научилась разговаривать с предметами, как с живыми людьми, которых она очень любила, которых часто и с любовью вспоминала.
Однажды я предложил ей породистого пушистого кота, но она отказалась, сославшись на переживания за его судьбу: «Вот я поеду куда-нибудь в город, а котик вдруг сбежит. Или, не дай Бог, помрет. Что мне тогда делать? А я к ним очень привыкаю…»
Так и жила наша мама-бабушка, беседуя с вазами и цветами, уговаривая светильники и люстру, советуясь с туфлями и картинами. Что касается последних, то в квартире у нее картин было особенно много, я в свое время увлекался живописью и снабдил маму портретами, пейзажами, натюрмортами на все случаи жизни. Не сказать, что это были шедевральные полотна в неповторимых рамках, так, скорее, искренние движения души и кисти самодеятельного художника, оформленные в стиле «домашний уют». Особенно впечатлял женщину портрет бородатого мужчины с большими добрыми глазами, который висел в кухне. Его вешал на стену еще папа года за два до своей кончины.
Мама прекрасно знала, что на картине был изображен битл Пол Маккартни. Я написал его портрет еще во время учебы в институте. Мак мне помогал. Маме больше всего нравилось то, что битл был чем-то похож на меня в молодые годы. А что может быть дороже для матери, чем образ сына, пусть даже и названный заморским именем Пол.
Предположу, что мама, после смерти папы оставшись одна, обычно всегда садилась за стол так, чтобы бородач с добрыми глазами был напротив нее, он вроде как даже принимал участие в трапезе. Жалко, я нарисовал практически только лицо битла, вот если бы были руки, то она вполне могла бы себе представить, что Маккартни берет с тарелок еду или хотя бы пытается прикоснуться к чашкам. Точь в точь как сын.
Незыблемая традиция
А еще мама установила традицию, которая свято соблюдалась: один раз в неделю я обязательно приходил к ней на ужин. Как правило, в понедельник после работы, часов в семь вечера. Иногда брал сына или дочь, но чаще всего заявлялся один. Традиция существовала на протяжении всех лет со дня смерти папы. Конечно, Пол Маккартни тоже принимал активное участие в таких вечерних посиделках, всегда придавая общей атмосфере особый, если хотите, ливерпульский колорит, что ли. Мама, правда, вряд ли бы согласилась с этим утверждением, ведь в Ливерпуле, да и вообще за границей, она никогда не была, с тамошними колоритами не знакома, но изображенный облик битла оказывал на нее благотворное воздействие совсем по другой, уже нам хорошо известной причине.
Более того, готовясь к очень важным для нее встречам, она частенько консультировалась с Полом Маккартни по поводу меню. Об этом я узнал чуть позже. Внимательно выслушав бабушку, Пол обычно, не меняя выражения лица, давал полную раскладку блюд. В конечном итоге, все были сыты и довольны: «I Feel Fine», как спел бы легендарный британский квартет.
Безусловно, никакой «Feel», а тем более «Fine», маме не был известен, тем не менее каждый такой теплый ужин или точнее – встреча родных людей за столом доставляла ей впечатлений на целую неделю, которыми она потом и жила.
А уж если случалось, что кто-нибудь из знакомых или немногочисленных подружек нашей героини звонил ей в момент застолья на домашний телефон, она с какой-то особой гордостью сообщала, что в данный момент разговаривать не может: «Женя у меня в гостях!» В этой ситуации молчаливое согласие Пола Маккартни лишний раз свидетельствовало доказательством того, что мама поступает правильно – сын ведь раз в неделю на часик заглянет, этим временем нужно дорожить, а поболтать со знакомыми по телефону можно в любое другое время.
Иной раз случалось, что мама чувствовала себя не самым лучшим образом, то сердце пошаливало, то давление прыгало. Да мало ли проблем со здоровьем случается у восьмидесятилетнего человека? Я тогда всячески старался отговорить маму от какой-либо стряпни и подготовительной суеты, предлагая перенести или вообще отменить встречу. Но она всегда не соглашалась и отвечала: «Не надо, сыночек, ничего отменять. Я уже привыкла. Пусть будет так». И если начальные слова этой несколько шероховатой фразы иногда менялись, то концовка: «Пусть будет так» всегда звучала в неизменном виде.
Я, собственно, никогда не анализировал такие мелочные детали: ну, подумаешь, старушка-мать каждый раз отказывается переносить встречи, отвечая примерно в одном и том же стиле. Ну и что в этом особенного?
Но однажды я все-таки попытался напрячь память и вспомнил: она действительно всегда заканчивала фразу этакими тихими проникновенными словами: «Пусть будет так». Без какого-либо дикторского изыска, которым никогда не могла похвастаться, без особой значительности, наоборот, в слове «пусть» мама очень часто «глотала» букву «т», оттого создавалось впечатление, что она спешит побыстрее закончить предложение и окончательно укоренить своего собеседника в мысли о невозможности переноса встречи. Она так поступала всегда.
К такому необычному заключению я пришел только в 2015 году, когда мамы не стало. Она умерла в больничной палате кардиологического отделения-- так и не смогла восстановиться после коварной болезни, проведя в больнице две недели. Эти четырнадцать дней и стали тем непродолжительным периодом времени, когда к ней домой на ужин вечером в понедельник никто не приходил. Мы приходили лишь в больничную палату.
Там, дома, оставался только нарисованный Пол Маккартни с большими добрыми глазами, который несколько раз и в самом деле попытался прикоснуться к приготовленным тщательно вымытым тарелкам и чашкам на столе, но, по понятным причинам, не смог этого сделать. Ему осталось разве что попытаться лишь в очередной раз напеть мотив своей еще битловских времен песни «Let It Be – Пусть будет так», замечательной, просто волшебной песни, которую мама совершенно не знала, но которая в последние годы жила в ее квартире и даже стала своеобразным жизненным девизом.
Надеюсь, мое виртуальное общение с родителями каким-то образом вдохновило и читателей, также вспомнивших своих дорогих сердцу людей, которые для каждого из нас – навсегда.
