Ранее были опубликованы:
По следам Иоганна Винкельмана
Как известно, настоящее имя одного из основоположников психологического романа французского писателя Стендаля – это Мари-Анри Бейль. Хороший такой писатель, глубокий и даже, если хотите, проникновенный. Его повестями и романами зачитывались многие. В том числе и молодые люди. К примеру, один из героев могилевской генерации семидесятых, которой мы уделяем самое пристальное внимание, Николай Клишевич. Любил он Стендаля и часто его цитировал. Если не забыли (я об этом уже писал), именем Коли Клишевича названо одно из самых величественных деревьев скверике возле бывшего кафе «Березка».
Так вот свой псевдоним Стендаль взял в честь Иоганна Винкельмана, чьим творчеством увлекался и который родился в немецком городе Стендаль (в немецкой интерпретации Штендаль).
Любопытно, что в 1812 году заготовкой фуража и провианта для лошадей и солдат в одном из подразделений французской армии, в то время воевавшей на территории Могилевщины, был тот самый Мари-Анри Бейль, он же Стендаль. Как свидетельствуют летописи, будущий писатель (тогда – в военной форме) даже удостоился личной похвалы Наполеона. Не за литературное творчество, правда, а за армейскую снабженческую работу.
Так уж получилось, что нижеследующее повествование во многом будет связано с человеком, моим хорошим товарищем, который тем или иным, пардон, боком зацепил географические точки, обозначенные чуть выше. А потом стал участником очень даже неординарных событий, тоже имеющих географический оттенок, но уже культурно-социальной направленности с явно выраженным хипповским уклоном. Во как хитромудро выразился. О таких людях писали в свое время Джек Керуак (романы «Бродяги Дхармы», «В дороге»…), Уильям Берроуз («Дикие мальчики», «Порт святых», «Джанки»…), Аллен Гинзберг («Вопль»…).
Это я о Павле Ныркове, чей портрет в реальном губернаторском мундире вы можете видеть. Автор снимка – Василь Титов, дата съемки – конец 1980-х. Василь запечатлел Павла на одной из благотворительных программ Могилевского облдрамтеатра, где он принимал участие. На последней программе, буквально за несколько дней до закрытия театра на реставрацию, после которой у него с фасада исчезли так хорошо знакомые «семидесятникам» бесхитростные декоративные элементы кирпичного свойства.
Так вот, отец Павла был военнослужащим оперативно-стратегического формирования войск Вооруженных Сил СССР или проще – Группы советских войск в Германии. Служил в том самом немецком Штендале. При любом раскладе, жизнь в ГДР имела определенные особенности, во многом отличающиеся от сурового бытия на просторах тамошнего Советского Союза, что в свою очередь накладывало отпечаток на моральный и даже внешний облик будущих «пиплов», коим, как вы догадались, стал Паша.
Там же, в Германии, Павел Нырков закончил среднюю школу.
Бродяги Дхармы
В 1974 году, после нескольких лет жизни в Стендале, семья Нырковых по приезде обосновалась в Могилеве, поначалу в квартире дома во дворе кафе «Дубрава» на «Мир-1». В то время ни о каких Берроузах и Керуаках у нас никто практически ничего не знал. Чего нельзя было сказать о хиппи…
Короче, в своей новой дворовой могилевской компании Павел сразу же «вычислил» себе подобных меломанов, как слушающих, так и музицирующих. И в первую очередь заприметил Володю Морозова – увлечение рок-музыкой во все времена сближало и сплачивало людей, которые сами играли такую музыку. В отличие от соло-гитариста Морозова, Павел был предан бас-гитаре, которую привез из Германии. Но, не долго музыка играла...
– Вскоре меня призвали в армию, – рассказывает Павел. – Со службой, считаю, повезло, я служил радистом в Минске при штабе Белорусского военного округа, короче, штабная крыса. К тому же находящийся в пользовании мощный радиоприемник существенно расширял кругозор и сознание.
– Вспомни, пожалуйста, как ты познакомился с другими могилевскими единомышленниками, впоследствии захипповавшими во всю, как говорится, ивановскую?
– Дембельнулись мы с отцом одновременно в 1976 году. Наша семья переехала жить на улицу 30 лет Победы. Первый, с кем я познакомился из обозначенных тобой господ, был Валентин Малашенко (Вилли),как ласково мы его называли, или по попросту Сектант, как звали его все остальные – за нештатную внешность, волосы по пояс, манеру одеваться и т.д. Мы с ним, помню, оказались вместе на какой-то свадьбе общих приятелей. Потом я познакомился с Питом, Плейшнером, Миней, Котом, Леней Палевичем, Валиком Михайлоым, Филиппом... Сработал старый как мир принцип тяготения подобного к подобному.
– Основное место вашей тогдашней дислокации?
– Зимой обычно собирались у кого-нибудь на квартире. И одно время даже снимали зимой хатку по переулку Брамному, близ Могилевского (блошиного) рынка у той же Дубровенке на пару с Плейшнером. Где и почитывали Гинзбурга, Чайку, Баха и прочих. В теплое время года частенько встречались у Пита, он жил в частном секторе, неподалеку от Юбилейного, на месте нынешнего Кошкиного дома. У него был неплохой такой обширный сад, где можно было разбить палатку, и хозяином он был хлебосольным. Много путешествовали – Прибалтика, Питер, Крым, Средняя Азия… Получалось так, что именно в Могилеве мы были наездами, как похолодает, а так все время в разъездах.
Интересно, что Павел умудрился стать участником массы всевозможных знаковых и, я бы даже сказал, эпохальных хиппи-тусовок союзного масштаба, которые запечатлены на многих фото и видео того времени. Прибалтика, Средняя Азия, юг России… Помните эпиграмму Валентина Гафта, посвященную Армену Джигарханяну:
Гораздо меньше на земле армян,
Чем фильмов, где сыграл Джигарханян.
Так вот про Павла Ныркова можно сказать примерно то же самое. Без всякой натяжки.
Мы еще более детально подойдем к теме хиппи-фильмов, будораживших сознание тогдашней молодежи (и не только), а пока – любопытная история, связанная с банджо, которое появилось у Павла в 1980 году по возвращении из Азии.
– Решили мы со товарищи по весне отправиться на Восток автостопом, – продолжает рассказ Павел, – куда-нибудь к отрогам Памира, поближе к Катманду. В компании с Пашей (Павловым) Смоленским, Анатолием из Барановичей и другими смоленскими друзьями. И, как это бывает, поиздержались в дороге. Пришлось устроиться в Самаркандский археологический институт вольными копателями – чтобы решить некоторые финансовые вопросы. Нас послали откапывать какой-то засыпанный городок Афросиаб, существовавший до нашей эры. Было весело, но очень жарко (+45 в тени). В тамошней музыкальной лавке я приобрел их национальный инструмент – тар. Не ситар, а именно тар, он достаточно гармонично звучал с гитарой. У «Червоных гитар» была красивая тема с этим инструментом в начале 70-х – Plona Gory Plona Lasy. Интересная деталь – попивая зеленый чай в чайхане и наблюдая жизнь местных дехкан, я вдруг осознал, что так далеко от дома я еще не забирался даже будучи в Неметчине. Это вызвало внутри некоторую потребность в самоидентификации. Что вылилось в воспевание роднага краю в стихах – типа, что вижу, о том и пою (авторская орфография и пунктуация сохранены – авт.):
Я зараз ў Азіі пякучай,
Вось побач сеў чувак дрымучы:
Откуда Вы?
– З далекіх месц…
– Чаго сiдзiш?
– Ды проста так.
Гляжу Ўсход,
Дзе ваш Аллах.
Сам з Беларусii зяленай,
Цяпер я тут,
А заўтра ў шлях…
– Потеряв счет дням, пролив литры пота и накопав кучу черепков, – продолжает рассказывать Павел, процитировав на экстравагантной трасянке свои стихи сорокалетней давности, – мы почувствовали, что засыхаем, душа моря стала просить. И двинулись (как Остап Бендер) вдоль иранской границы, через Ашхабад, сначала на Каспий, паромом в Баку, а потом и в Черноморск – искупаться и смыть пыль азиатских дорог, песок Кара-Кума, который уже стал сыпаться из нас отовсюду. Дальше – в Крым. И вот как-то на берегу пустынных черноморских волн случилось мне познакомиться с себе подобным Стасом, человеком из Москвы. У меня гитара, у него – банджо. В знак дружбы обменялись инструментами, банджо стало моим.
«Рядом тени будущего бродят…»
Вернувшись в Могилев, на протяжении некоторого времени Павел делал не самые успешные попытки научиться играть на этом диковинном для наших широт инструменте. А тут как раз Валера Козлов, отличный, кстати, могилевский гитарист, увидел банджо в руках Павла. Очень заинтересовался инструментом и в итоге стал его обладателем, по сравнительно невысокой цене.
Спустя несколько лет хозяином банджо стал уже Филипп, перекупивший у Валерия постепенно становившийся овеянным легендами инструмент. И сходу начал под его аккомпанемент исполнять песни собственного сочинения – все-таки человек, а это я о Филиппе, закончил музыкальное училище (а потом и филологический факультет пединститута), что ему выучиться играть на четырехструнной «балалайке»?! Никаких проблем!
В интерпретации Филиппа композиции в стиле кантри приобрели ярко выраженный могилевский колорит, дать вразумительное определение которому вряд ли смог бы даже сам исполнитель. Но в целом филипповские песни звучали забавно, весело, призывно. Слушатели всевозможных злачных заведений и уличных подворотен, где обычно проходили мини-концерты, были довольны. Не скажу, что именно банджо превратило Филиппа, если хотите, в народного любимца (а это было на самом деле), но особый неповторимый шарм его музыкально-поэтическим экспромтам придало.
Вот лишь один фрагмент его в чем-то наивного и даже примитивного стихотворного творчества, который он успешно раскрашивал аккордами банджо:
Леденящий, ненасытный вихрь
По земле катил толпу людей;
И упав бессильно вместе с ней,
Я услышал шепот, тихий-тихий,
Умирающих больных идей.
…Мой испуг прошел и боль проходит,
Но живу я в глыбе изо льда.
Рядом тени будущего бродят –
Прокуроры личного суда.
(сборник «Мерзлота», 1977 год).
К сожалению, время оказалось беспощадным по отношению к струнно-щипковому инструменту, некогда завезенному в Могилев Павлом Нырковым – однажды банджо пропало. Раз и навсегда. Филипп так и сказал, глядя в даль: «Его больше нет! Когда и где это все произошло – не помню».
И сегодня лишь старые фотографии напоминают нам о том, что не только на гитарах с барабанами создавались те редкие авторские произведения, которыми наши могилевчане-«семидесятники» так и не смогли нигде особо выделиться. Если не считать отдельные локальные успехи, так и не запечатленные должным образом.
Маленький пакет большого друга
Кстати, весьма любопытная история произошла и с большинством снимков, на которых запечатлено «банджо имени Павла Ныркова» и некоторые из которых вы можете сегодня лицезреть в этой публикации. Фотки были обнаружены мною полтора года назад при следующих обстоятельствах. Звонит вторая супруга моего закадычного друга молодости Васи Мака, который, если помните, очень долго рассказывал свою притчу о китах-касатках. Рассказал, а вскоре и умер.
И вот звонит мне его вдова и говорит, что собирается делать в квартире ремонт. Разгребая домашний хлам, собрала какие-то Васькины тетради, блокноты, пленки... Даже консервный нож нашла, которым мы в студенческие годы вскрывали то, что в народе называют просто и лапидарно – закусь. Его отшлифованная временем деревянная ручка до сих пор не утратила запах того, что именовалось «Килька в томатном соусе». Куда это богатство девать теперь – она не знает. Выбросить – вроде жалко, решила посоветоваться со мной. Я говорю: правильно сделала, что позвонила, и через час приехал в квартиру старого друга. Собрал все в полиэтиленовый пакет и думаю, глядя на такой скарб: вот ты, дружище, весь тут и поместился, ладно, пошли ко мне.
Но прежде чем уйти, я записал в комнате Мака (в той самой спальне, где в 70-х происходили наши с ним всевозможные творческие эксперименты – когда же еще придется здесь побывать?) небольшой видеоролик. В память о друге, который в тот момент был представлен всего лишь в виде небольшого пакетика. Большой друг и малый пакет. Короткий ролик и долгая (по сравнению с ним) жизнь… Как все одновременно просто и сложно.
Произнося свой монолог, я все время поглядывал в левый угол большого окна спальни Мака. С высоты девятого этажа великолепно просматривалась панорама скверика у бывшего кафе «Березка», где на ветру величественно покачивало ветвями дерево Васи Мака. А далее – дерево Коли Клишевича, Гены Хака, Марата Фарберова, Саши Безрученко, Гены Гуленкова, Леши Жабыко, Славы Райцеса…
Не забывайте своих старых друзей!
