Первые главы из его воспоминаний можно почитать здесь и здесь.
Агитпроп и политпрос
Тем временем знакомство мое с партийной работой углублялось и расширялось. Находившийся под эгидой второго секретаря райкома отдел пропаганды и агитации возглавляла Наталья Александровна Голубева. Одного возраста со мной, она являла собой пример успешного продвижения в карьере, творческого отношения к делу и непринужденно-веселого нрава в обиходе. Забегая далеко вперед, скажу, что ее движение по жизни было только вверх: секретарь Быховского РК КПБ, Академия общественных наук в Москве, аппарат Совета Министров Республики Беларусь. А еще, вышедшая из учительского сословия, Наталья Александровна стала писателем, из-под пера которой появилось несколько книг, пьес и сценариев телефильмов. При этом она вырастила сына, построила дом и посадила, как представляется, не одно дерево. Все это невольно возвращает к мысли, что коллеги противоположного пола в райкоме были в первую очередь равноправными и равносильными с мужчинами работниками, а уж потом женщинами.
Второй из них в отделе была Ирена Павловна Жирмонт, имя которой указывало на явно польские корни. Тоже из учителей, она менее всего походила на преподавателя каких бы то ни было дисциплин, блистала отсутствием менторского тона в общении и нередко была душой компаний, которые собирались в ее холостяцкой квартире. Для меня она олицетворяла образ человека, ради правого дела пошедшего на отречение от вековых женских устоев материнства, верной спутницы супруга, хранительницы семейного очага. Странное дело, но дальнейшая работа едва не убедила, что в райкоме велся некий специальный поиск, подбор таких самоотверженных женщин, не обременявших себя замужеством. В большинстве случаев такая селекция давала нужный эффект: наиболее стойкие товарищи из прекрасной половины человечества шли, как правило, на повышение; менее устойчивые к соблазнению семейной жизнью шли в загс и, тоже как правило, выбывали из списков ближайшего и даже перспективного резерва номенклатурных кадров.
Оттого, наверно, даже на «женских» должностях в пропаганде и агитации предпочитали видеть мужчин, которые не сорвут подготовку к пленуму неожиданным уходом на больничный из-за простуды ребенка, не оголят «важный участок» вследствие декретного отпуска. Поскольку агитпроп традиционно пополнялся бойцами с фронта просвещения, то и заместителем у Голубевой был коллега по первому образованию – Владимир Григорьевич Лаптев. Он запомнился удивительной способностью стоять на своем: если ему сказали писать «люминь», то он никогда не напишет «алюминий»; и на шутке, что крокодилы летают, только низенько-низенько, его ни за что не проведешь. И при этом Володя в душе был лириком, что позволило ему позднее служить в органах МВД, работать в музее ОАО «ФанДОК».
Противоположностью ему был энергичный и прагматичный Владимир Игоревич Волков – учитель-физик по диплому, работавший, между тем, методистом кабинета политпросвещения райкома. Как в свое время, очевидно, ему надоела рутина школьного преподавания, так довольно скоро он разочаровался в сеянии разумного, доброго, вечного посредством партийной агрономии. Или разочаровались в нем. В нулевые годы нынешнего столетия иногда встречал его то в статусе индивидуального предпринимателя, то как репетитора-ремесленника.
Номинально к отделу пропаганды относилась и библиотека кабинета политпросвещения, заведовала которой Евгения Петровна Гляденова. Вот она одна, быть может, стоила всех мужчин, включая и автора этих строк, нашего агитпропа и политпроса. В моем нынешнем представлении библиотекарь была как Гугл и Яндекс, вместе взятые сегодня. Если Евгения Петровна не давала ответ на поставленный вопрос сразу, то обязательно находила его к концу дня, на следующий или через несколько дней, перерыв не только нашу библиотеку, а и сделав запросы по МБА. Это она, когда райком закрыли в 1991-м, преподнесла мне ценнейшую книгу «ВЧК в документах» со словами: «Все равно в макулатуру отправят… Предложила в другие библиотеки, так там испугались – «Вы что!».
Перестройка в действии
Так бы, наверно, я и просиживал в библиотеке, готовясь к лекциям об агрессивной сущности американского империализма или о дальнейшем подъеме сельскохозяйственного производства на основе его интенсификации, вычитывая справки и доклады, подготовленные «пропагандой» к заседаниям бюро и пленумов райкома, и мотался по конторам, машинным дворам и фермам Бобруйщины. Однако в партийных органах той поры ротация, обновление кадров проходили достаточно динамично. И у нас в отделе ушел на другую работу тот самый Лаптев, а меня, проработавшего почти полтора года лектором, в феврале 1985-го перевели на его место. Отныне, как замзавотделом, не только получал материалы от Н.А.Голубевой, но и был вызываем лично к первому секретарю М.Ф.Пальчику. На дворе уже гудела «перестройка», Горбачев вводил в оборот новую лексику, за которой, по принципам партийной иерархии, следовало поспевать и нам «на местах».
Накануне одного из пленумов, на который ожидался кто-то из секретарей обкома, Михаил Федорович по селекторной связи лаконично пригласил: «Зайди!». Предстал перед ним, как солдат перед генералом. К тому времени я уже знал, что наш первый прошел школу ЦК КПБ, где работал инструктором. Представляя его уровень, ожидал услышать некие принципиальные указания «в свете» последних решений ЦК партии и «лично генерального секретаря М.С.Горбачева». И услышал. Держа стопку бумаги в руках, он молвил:
– Слушай, в стране перестройка, а у нас в докладе кроме «идя навстречу» и «выполняя исторические решения» ничего нет. Ни тебе «гласности», ни «нового мышления», ни этого, как его – «плю…», «плю…»…
– Плюрализма, Михаил Федорович?
– Вот-вот. Без плю… плюрализма нет перестройки. Давай, поработай над докладом.
Я, конечно, поработал, обложившись в библиотеке последними «историческими решениями». Назавтра вновь стоял перед первым, но уже как сержант, посвященный в дела командира – с полусогнутой правой ногой. Стоял и думал, много ли правки появится после первой читки? Между тем, внимательно вчитываясь в текст, первый секретарь произносил отдельные слова вслух: «обеспечЕние дальнейшего подъема…», « новое мЫшление неизбежно должно…». Я слушал и прикидывал, как бы поделикатнее поправить услышанную орфоэпию, которой увлекался со студенчества.
– В общем, уже лучше, но поработай еще, пошлифуй.
На следующий день принес вариант выступления с проставленным простым карандашом ударением над отдельными словами в машинописном тексте. Первый опять внимательно стал читать. Дойдя до «обеспЕчения», вскинул на меня взгляд:
– Ты поставил ударение? Так надо? Все же говорят «обеспечЕние»…
Я горячо закивал головой:
– Михаил Федорович, по любому словарю – «обеспЕчение»!
Еще несколько раз удивлялся шеф, но по карандашным наметкам делал ударение шариковой ручкой четче. Когда дошел до «мышлЕния», вновь вопросительно посмотрел на новоявленного корректора:
– Так что, Михаил Сергеевич не прав?.. Ты все-таки проверь по словарю.
Я только развел руками, украдкой видя, как первый прорисовывает ударение жирнее.
Резкий поворот и… уже заворг
Еще не раз после того, хорошо закончившегося пленума, бывал я на ковре у шефа по вопросам языкознания и практической стилистики русского языка. Казалось, что он вошел во вкус, обсуждая со мной лингвистические детали своих выступлений и докладов. Не раз, отдавая тексты в редакторскую правку, советовал поработать над более активным употреблением синонимов. Но всякий раз с первого предъявления мою работу не принимал, произнося привычное: «Поработай, пошлифуй». Причем это уже касалось не только орфоэпии и орфографии, но и кусков текста, абзацев, авторами которых были сотрудники, заведующие отделами и секретари райкома, где нужно было поработать над смыслом, концептуальной подачей того или иного тезиса. В конце концов, приноровился я к стилю мышления и речи Михаила Федоровича, придумал даже (открываю секрет через 35 лет!) кое-какие уловки, чтобы проходить строгий ОТК максимум со второго раза. А именно: оставлял в тексте заведомо неграмотно поданные строчки, заранее продумывая, как их затем исправить. И первый секретарь всегда безошибочно обнаруживал их, читал вслух и говорил: «Вот здесь поработай, пошлифуй».
На этой, знакомой по газете работе, я, конечно, старался, шлифовал и полировал. Однако в октябре того же 1985 года состоялась очередная кадровая подвижка, а для меня в полном смысле метаморфоза – из сферы идеологии меня перевели на должность заведующего организационным отделом РК КПБ. А это уже другой компот, как говорил повар колхозной столовой в Михалево Василий Березкин. Предстояло, как перу в чернильницу, окунуться в работу, о которой раньше только писал в газетах: подбор и расстановка кадров, обеспечение роста первичных организаций и сбор членских взносов, повышение активности членов партии на собраниях и их авангардной роли в труде, реагирование на предложения и замечания коммунистов и разбор конфликтных ситуаций. Плюс к этому под курированием заворга находились экономические показатели в промышленности, торговле и бытовом обслуживании, деятельность органов внутренних дел района.
Следует сказать, что сменил я в орготделе Владимира Петровича Гурина, руководившего затем много лет Бобруйским профессионально-техническим строительным училищем № 60. Он тоже в свое время пришел в райком партии из комсомола, что было закономерно. Мое же назначение, как я думал, было нестандартным решением. Хотя, как позже понял, в партии мало чего происходило неожиданного. Предшественником того же Гурина был, оказывается, Валерий Константинович Михайлов – тоже журналист по образованию. После ухода из системы он работал собственным корреспондентом областной «Магілёўскай праўды» и, к сожалению, рано ушел из жизни... Поэтому, надо полагать, мое «перепрофилирование» из идеолога в организационники тоже было продумано партийными кадровиками и среди них – моим новым шефом секретарем РК КПБ Владимиром Константиновичем Авчинкиным.
Под моим же началом оказались заведующий сектором партучета Лилия Ивановна Осипенко с двумя статистиками Надеждой Михайловной Кожухарь и Ольгой Васильевной Пушкаревой и целых пять инструкторов, что было больше, чем в штате отдела пропаганды. Знавший ребят как просто коллег, с которыми ходил обедать в ближайшую столовую подешевле, стал вникать в стиль работы и потенциальные возможности каждого, теперь уже подчиненного. Старшим товарищем среди них оказался Валерий Михайлович Козлов, выдвиженец комсомола. Моими ровесниками были Николай Евгеньевич Календо, пришедший в аппарат из школьных учителей истории и отличавшийся уравновешенностью, чтобы не сказать меланхоличностью; и Олег Иванович Дворецкий, «выдвинутый» на работу в райком из секретарей парткома колхоза имени Ф.Э. Дзержинского и знавший сельскую жизнь изнутри и с детства. Обстоятельным и рассудительным был недавний в прошлом агроном и тоже комсомольский активист Сергей Борисович Константинов. На их фоне неформальным лидером и фактическим заместителем заворга выглядел переведенный из вторых секретарей РК ЛКСМБ Александр Иванович Каравацкий. О них и о других коллегах рассказ впереди.
Продолжение следует.
