Решил: если пойду к кому-то с «громкой читкой», получится не то, что хотел сказать, а то, что считают целесообразным оставить товарищи. А в памяти ведь столько всего, о чем нелишне будет знать нашим потомкам – только бы она не подвела. Поэтому, чтобы не расплыться мыслью по древу, ограничу себя рамками начала 1980-х и шарахнувшего шрапнелью по Коммунистической партии Советского Союза и всему советскому народу 1991 года.
Три квартиры для редакции
Я-то в партию, то бишь на работу в партийных органах, попал «вьюношей». Аккурат в 1980-м меня, 26-летнего заведующего сельхозотделом, в редакции объединенной газеты «Камуніст» приняли кандидатом в члены КПСС. Через два года от главного бобруйского издания отпочковалась районная газета «Трыбуна працы», куда, за ненадобностью в огорожаненном коллективе, весь наш отдел, «в составе» меня и Саши Удодова, направили соответственно заместителем редактора и заведующим отделом сельского хозяйства.
Под организацию редакции «Трыбуны працы» сразу было выделены три новых квартиры. И они стали хорошим стимулом в наборе недостающих кадров. Собравшись в кабинете у редактора Сергея Васильевича Кобли, мы без усилий распределили жилплощадь: квартиру замредактора Казаку, квартиру завотделом Удодову и квартиру второму заведующему отделом, которого еще не было. Тут же шеф предложил пригласить на работу Михаила Босака, обретавшегося где-то в строительной многотиражке в Гомеле. Его мы с Коблей знали, поскольку он работал немного в «Камунісце», и в поисках лучшей доли уехал в город на Соже. Открыв записную книжку с телефоном, редактор набрал номер Босака.
– Привет, Миша. Тебе квартира нужна?.. Ну так не тяни, приезжай и заселяйся, – буквально такой состоялся разговор. И надо сказать, Миша сориентировался оперативно и едва ли не на следующий день был уже в Бобруйске.
Они с Удодовым вместе ходили по кабинетам, вместе оформляли документы и в конце концов заселились в один дом, друг над другом. В предвкушении собственного новоселья я тоже собрал все необходимые бумаги и двинул в исполком. Но тут меня ожидал полный абзац и никаких пробелов: оказалось, что я не имею права на получение жилплощади, поскольку еще года не прошло, как я получил 1-комнатную квартиру, а в один год обновление жилья не положено. Для меня такая юридическая тонкость произвела эффект упавшего на голову потолка в моей 12-метровой комнате, где мы жили с женой.
Оказывается, зал-спальня 3х4, кухня 2х2 и санузел 2х1,5 метра лишили молодую семью во главе с членом Союза журналистов СССР, имевшим право на дополнительные 7 квадратных метров «для творческой работы», полноценного 2-комнатного жилья, как у ребят-коллег. И это после 5-летнего скитания по съемным квартирам. То бишь, третья двушка уплывала на глазах, и ничего сделать было нельзя. Редактор, посожалев о моем невезении, подтвердил отказ редакции от жилья и был поставлен в известность о его перераспределении. Потеряв на работе перспективу выбраться из «дома престарелых», как соседи помоложе называли этот дом на Интернациональной, значившийся, между прочим, в проектных документах как «Дом молодоженов», я захандрил. Пачки «Орбиты» на день не хватало, не мог написать и строчки, пока не прикуривал сигарету. В общем, в обстановке творческого упадка и ощутимого дискомфорта, особенно после работы, когда жена, уже видевшая новый дом на Рокоссовского, нет-нет да и вспоминала недобрым словом главу семьи и все законодательство Советского Союза, шли месяцы.
Лектор Дашковский
В редакцию «Трыбуны працы», как в орган РК КПБ и исполкома райсовета депутатов трудящихся, частенько наведывался по делам службы лектор райкома Святослав Павлович Дашковский. Заходил чаще ко мне, так как я курировал в газете вопросы партийной жизни. Приносил документы для опубликования, подготовленные им статьи секретарей районного комитета и свои собственные материалы на общественно-политические темы. Я бегло просматривал машинописные страницы, поправлял отдельные обороты, ставил недостающие запятые. Общались затем по широкому кругу вопросов. При этом Дашковский демонстрировал неплохую эрудицию и феноменальную память на исторические даты и события. Это я позже узнал, что он был учителем и директором в одной из сельских школ района. А тогда, как опытный педагог, он направлял разговор так, чтобы и я приходил к неким оценочным суждениям, делал выводы по той или иной проблеме. Не знаю, наверно, он внимательно читал и мои статьи и корреспонденции, освещавшие работу парторганизаций в колхозах и совхозах, на предприятиях и в учреждениях района.
Однажды осенью, как обычно, лектор зашел ко мне в кабинет. Как обычно, поговорили о сроках публикации документов, обменялись мнениями об обстановке в районе, ситуации в стране и мире. А потом, как бы невзначай, Святослав бросил фразу о том, что не пора ли подумать о перемене рода деятельности, о смене места работы на более серьезное. Я навострил уши. Он заговорил о моей работе в райкоме партии: дескать все то же самое – писать материалы к единым политдням, редактировать доклады, ну и выступать перед сельскими тружениками, «проводя линию партии и государства». Вот это последнее больше всего и пугало меня – ведь больше взвода в армии и группы на курсе в университете у меня аудиторий не было. Я представить себя не мог ораторствующим где-нибудь в колхозном клубе на собрании или перед механизаторами, всегда требовавшими запчастей и повышения зарплаты.
Но Дашковский, твердо держась избранного курса, начал довольно конкретно рисовать мои жилищные перспективы. То есть, и о моем фиаско с квартирой, и о моих настроениях он определенно знал.
– Через пару лет получишь нормальную квартиру, откроются горизонты роста, все будет нормально, – голосом наставника и старшего товарища убеждал меня лектор.
Находясь под воздействием никуда далеко не девшихся депрессивных чувств и чувства вины перед семьей, я, почти не думая, дал согласие на переход в очень незнакомую мне сферу деятельности. Как показалось, Святослав Павлович пожал мне руку с чувством выполненного долга и собственного глубокого удовлетворения. И уже на завтра пригласил на собеседование ко второму секретарю райкома Регине Станиславовне Милевской. Забегая вперед, скажу, что послезавтра я уже имел представление о системе, порог которой переступил. А оглядываясь назад сегодня, констатирую: не такая уж плохая система была. Особенно в части подбора, воспитания и расстановки кадров. Того, чего нам не стало хватать после событий 1991 года. Рискуя быть обвиненным в идеализации более голубого неба и более зеленой травы, заявляю определенно: меня приняли как родного, я почувствовал буквально тепло семейного очага.
