Олег (или как звали его в детстве – Алик) Томашов попал в Бобруйск в возрасте полутора лет. Рожденного в Ленинграде сразу после блокады, слабого и болезненного мальчика привезла сюда его мама. В старом дворике на улице Бахарова жила его бабушка, Нехама Томашова, здесь же и прошли его детство и юность.
«Во дворе бабушке говорили, зачем привезла ребенка хоронить в Бобруйск, неужели в Ленинграде нет кладбища?» – вспоминает наш герой.
Из этого бобруйского двора Алик пошел в первый класс школы №3, которая находилась прямо за забором. Отсюда, уже повзрослевшим, выпорхнул в большой мир – вернулся в Ленинград, где окончил техникум при заводе «Электросила», а затем Ленинградский электротехнический институт им. В. И. Ульянова-Ленина.
К тому времени из Алика Томашова он стал Олегом Хохловым (мама во второй раз вышла замуж, и он взял фамилию отчима).
Трудовая деятельность Олега Викторовича была связана с секретными разработками. За это он был награжден орденом «Знак Почета».
Ныне Алик Томашов (он попросил называть себя именно так, потому что под этим именем его знали соседи по еврейскому дворику, его одноклассники в Бобруйске) – простой американский пенсионер, проживает в штате Пенсильвания, США.
В последний раз Алик Томашов был в Бобруйске 30 лет назад – 7 ноября 1989 года. Но память о городе, где прошло детство, не оставляет его. Доказательство тому – эти воспоминания, которыми Алик делится и с читателями «Вечернего Бобруйска».
Алесь КРАСАВИН, ведущий проекта «Наша история»
Нет-нет да и заглядываю на бобруйские сайты. И вот прочитал на сайте «Вечерки» рассказ Эдуарда Мельникова, а в нем он упомянул Гришу Эпштейна и его бабушку с киселем («Возвращение в Бобруйск 1950-х: когда город был еврейским», «ВБ», №29 от 17 июля 2019 года, – прим. ред.). А ведь этот Гриша – ни много ни мало мой родственник, мы женаты на родных сестрах. Увы, он развелся, но мы до сих пор общаемся. Когда я сообщил ему о публикации в «Вечерке», Гриша созвонился со своим бывшим соседом и одноклассником. А я вот предался воспоминаниям...
Как я стал бобруйчанином
Моя мама Роза Лазаревна родилась в местечко Свислочь и очень тепло о нем отзывалась. Закончила там 7 классов, потом с бабушкой и средней сестрой Марией переехала в Бобруйск, а в 1936 году уехала к старшей сестре Циле в Ленинград.
В 1946 году моя бабушка Нехама Томашова (ее многие звали Нина Моисеевна) впервые после войны приехала из Бобруйска в Ленинград повидаться со своими дочерьми.
Я, рожденный в декабре 1944, был очень болезненным, не говорил, не ходил к своим 1.5 годам, и бабушка забрала меня с собой в Бобруйск. Во дворе бабушке говорили, зачем привезла ребенка хоронить в Бобруйск, неужели в Ленинграде нет кладбища.
Бабушка и тетя Маня выходили меня, в 3 года отвели к фотографу на углу К. Маркса и Социалистической запечатлеть здорового ребенка. На этом углу теперь бобр. Так я стал бобруйчанином на всю жизнь.
«Пленные немцы отдавали мне честь»
А жили мы на углу Бахарова и Советской в двухэтажном доме на втором этаже, прямо над парадной, в которой никогда не было дверей. Жили тесно и скромно. Одна стена всегда была влажной, так как была торцевой. У входа справа стоял шкаф, на котором стоял огромный радиоприемник – источник информации, радиоспектаклей, музыки. Затем стояла тумбочка, далее кровать, на которой спали «валетом» грузная бабушка и тетя. Вдоль окна во двор стояла кушетка, на которой до июля 1959 спал я. Далее уже вдоль торцевой стены стоял стол, затем беленький буфетик и наконец печка, грубка с маленькой лежанкой, где я сиживал в холодные зимние вечера. И все это три на четыре метра. Все удобства на улице. Ни кухни, ни отопления, ни воды.
Кстати, это жилье бабушка получила, встретив свои сотрудницу по работе в довоенном буфете тетю Надю. Она уже жила в этом доме и показала бабушке пустующую комнату.
Помню, как я с бабушкой рано утром ходили в очередь за хлебом к «Пролетарке». Давали только одну буханку в руки. Тетя уходила на работу на фабрику Халтурина и каждый день зимой приносила чурочки для растопки печурки.
А еще помню, как покрывали брусчаткой нашу улицу пленные немцы, и они отдавали мне честь, так как на мне была военная форма. О своем отношении к пленным немцам не помню, ведь мне было около трех лет. Но мы, послевоенные дети, понимали, что военные это герои. Жаль, что нет фото восстановления Бобруйска тех лет. Удивительно, но когда начал писать эти заметки вам, прочитал на сайте «Вечернего Бобруйска» воспоминания 100-летнего ветерана, где он упоминает о пленных немцах, ремонтирующих улицу Бахарова!
Потом улицу асфальтировали. Я любил смотреть на эту дорогу, а запах асфальта полюбил на всю жизнь. Свежий асфальт до сих пор чую за версту.
Моя мама некоторое время жила с нами в Бобруйске, работала в авиагородке. Именно там мне и сшили военную форму. У нас на этаже ни у кого двери не закрывались, я помню, как ходил любоваться собой в форме к соседям, у которых на стене висело огромное зеркало.
Наш двор
Это был не еврейский дворик, а целый Еврейский Двор. Одновременно в нашем дворе как-то жило пять Борисов Левиных.
Двор состоял из нашего дома, к нему вдоль Советской примыкал одноэтажный дом, Советская, 28.
Помню, в конце 1940-х наш двор был полностью запружен «студебеккерами», огромными американскими машинами. Еще помню, как меня катал на «виллисе» доктор.
Вдоль Бахарова примыкали частные дома Шапиро, семьи двух братьев, и далее дом, где жили семья Михаила Палея и его сестра с сыном Мариком и дочерью Ирой. У них был свой дворик, в котором в году 1954 случилась трагедия. У Марика был мотоцикл, а его друг Додик заправлял мотоцикл бензином в подвале, где вспыхнул пожар.
Когда мы, дети, подбежали на страшные крики к их дворику, то увидели ужасную картину – обожженный Додик и мать Марика мазала его маслом.
Увы, Додик не выжил, это были душераздирающие похороны.
После дома Палея были ворота, затем еще дом. В нем жили две русские сестры. Старшая с мужем, дочерью Леной, сыном Валерой.
Младшая жила в своей комнатенке со своим сыном Борей.
Рядом жил один из Борисов Левиных. Он, помнится, занимался успешно акробатикой. Завершал наш двор еще один дом, но вход в него был не через нашу калитку. И дальше шли сараи вплоть до забора, за которым была наша школа №3 имени Пушкина, моя любимая альма-матер.
У большинства семей были очень маленькие комнаты. Жило много родственников. И что удивительно – все были в ссоре. Не знаю, что их разделяло. Но скандалов не было.
Три врача, два художника и кондитер
Во дворе жили четыре сапожника, три военных музыканта, три врача, два художника, один известнейший кондитер из «Красного пищевика».
Уходя на пенсию, он так и не раскрыл секрет рецепта то ли зефира, то ли халвы. В прихожей, что вела в комнату художника и комнату кондитера, всегда стоял сладкий запах и запах красок. Как-то художник взял меня позировать для его картины «Мальчик у окна». Художника звали Александр (Абрам) Островский. И он даже заплатил мне, кажется, три рубля. А его дочь сыграла важнейшую роль в моей жизни. Она, кстати, единственная из всех нас так и живет в этом дворе. Другим художником был Михаил Тынянов.
Жил во дворе еще один очень талантливый парень – Леня Окунь.
Он увлекся резьбой по дереву. И уже в 9 классе возглавил соответствующий кружок в Доме пионеров. Он позвал меня и моего пожизненного друга Рому в кружок. Талант у нас не проявился, мы ушли. Только шрам от скальпеля на левом указательном пальце остался у меня на всю жизнь как память. А Леня позже стал знаменитом мастером. Кстати, о нем был эпизод во всесоюзном киножурнале как о юном таланте.
«Мальчик, ты не видел, откуда несут мацу?»
Еда наша была скромной, но всегда вкусной. А уж бабушкины картофельная запеканка (тэйгахц) на утиных шкварках и фаршмак – просто шедевры! Когда я приезжал на каникулы, а потом в отпуска – эта еда была всегда. Она делала креплах (пельмени), тэйглах – мучные шарики обжаривались и заливались медом! Иногда покупали живую куру, даже сало, ели только я и тетя. Бабушка соблюдали еврейские традиции. Еще очень нравились галушки из мацы.
На пасху бабушка подрабатывала, ходила на Коммунистическую улицу к тете Мнухе.
В конце 40-х и начале 50-х годов каждый год перед праздником Песах в ее доме собиралась группа женщин, они пекли мацу. Называлось это «подрад»*. Помню два эпизода. Я всегда был там с бабушкой.
1 апреля я посмотрел в окно и крикнул: «Тетя Мнуха, ваша корова взбесилась и бегает по двору!». Хозяйка метнулась к окну, ну а я: «Первый апрель, никому не верь». И поругали, и посмеялись.
А однажды (мне было лет пять) я гулял по улице и ко мне подошел мужчина в черном плаще и спрашивает: «Мальчик, ты не видел, откуда люди несут мацу?». Я показал ему, далеко, мол, видел, несли. Он ушел, а я побежал в дом и рассказал тете Мнухе. Она велела все остановить, убрать муку, прибрать столы. Как потом мы узнали, человек позже пришел, но ничего не застал. Я получил тогда первую денежку.
* Евреи во времена СССР для выпечки мацы собирались тайно. Каждая женщина приносила определенное количество муки, готовили тесто, раскатывали деревянными качалками, а детям, как правило, доверяли специальными колесиками (рэделэ–идиш) прокатывать тесто. – прим. ред.
Продолжение следует.
