В своих автобиографических хрониках наш земляк, известный журналист приводит много уникальных подробностей из жизни Бобруйска послевоенного, советского, которые, надеемся, будут интересны и нашим читателям, ведь многие из них родом из того же детства 1950-1960-х. Мы заканчиваем публикацию отрывков из книги воспоминаний Э. Р. Мельникова «Возвращение в Бобруйск» выдержками из главы «Воспитание чувств». Ранее были опубликованы части воспоминаний: «Дворы и игры нашего детства», «Когда город был еврейским», «Похождения городской шпаны», «Об отцовском воспитании» и «Было людям счастье».
Удивительный мир кино
Кинотеатр «Товарищ» находился всего в двух кварталах от нашего дома, и утренние сеансы – детские, дешевые (за 10 коп.) – превратились в особый мир, где все происходило взаправду.
Кино даже скорее породило во мне жажду чего-то несбыточного, чем книги.
У отца было много друзей – рыбаков-охотников. Но дружба с Лобановым приносила совершенно особые дивиденды: он был директором кинотеатра «Товарищ» – центрального в городе. Иван Сергеевич Лобанов, крупный мужчина, похожий на добродушного медведя. Бывший партизан. Вальяжный и уверенный в себе, он иногда, в особых случаях (когда билетов не достать), усаживал знакомых (и нашу семью в том числе) в свою директорскую ложу. А иногда приглашал отца на совершенно особые мероприятия. Тот, конечно, брал и меня. Один раз в неделю все директора кинотеатров Бобруйска собирались в конторе городского кинопроката на просмотры фильмов, которые вскоре должны были поступить в кинотеатры. Зальчик был небольшой, и экран – соответствующий, маленький, какой-то служебный. Ба, да это же был обычный 35-миллиметровый монтажный стол одесской фабрики «Кинап», на котором я потом, работая на телевидении, монтировал архивные кадры. Только сейчас догадался!
Именно там я впервые увидел яркий аквамарин южного моря и завораживающие глубины, в которых царил человек-амфибия.
А потом в Бобруйск ворвался Леонид Гайдай со своими комедиями. Они просто перевернули обычную сонную жизнь города.
На них шли семьями и месяц, и другой, и второй раз, и третий… Жена Гайдая, Нина Гребешкова, как-то вспоминала: монтируя те или иные эпизоды своих комедий, он бормотал: «Вот тут у меня будут смеяться дети, вот здесь – рабочие, а вот тут – академики…». Ничего подобного не происходило в переполненном зале кинотеатра «Товарищ». Зал взрывался, как от фитиля, в долю секунды после каждой реплики, каждого неожиданного выверта этих острых, как нож, комедий.
В «Кавказской пленнице» все сразу же узнали свое, родное, «коммунистическое». Несмотря на южные, кавказские пейзажи, никто даже на долю секунды не обманулся: это про нас, это – про Бобруйск. И даже малопонятный, казалось бы, эпизод, когда гэбэшник, порасспросив «домоуправа» Мордюкову о моральном облике Семен-Семеныча Горбункова, вдруг переменился в лице и жестоко так, беспощадно приказал, ткнув ей в лицо свое страшное, гэбэшное удостоверение:
– А теперь снимите!
Сцена эта вызывала просто восторг. У Гайдая все ведь не так просто, у него все – отражение мифов того времени. У нас в Бобруйске тоже тихо говорили, что вот однажды какой-то «мусор» зарвался и стал избивать людей. Так его вызывали в КГБ и так отп…или! Или начальник какой людей обманывал, обижал, увольнял. Так его в КГБ предупредили…
Было это или не было вовсе – кто знает? Но в дворовой мифологии КГБ был молчаливым, невидимым таким, но могущественным защитником обиженных. И говорить об этом было не так опасно.
Летом 1967 года мы всей семьей пошли на последний, вечерний (на 22 часа!) сеанс «Кавказской пленницы». Ради такого случая пожертвовали даже режимом дня детей: завтра же в школу вставать!
Сеанс закончился ближе к полуночи. Масса людей вышла на пустынные улицы и вдруг пошла не как положено, по тротуару, а прямо по центру улицы Советской, к гостинице, и в другие стороны — по Социалистической, к фабрике Дзержинского или к базару. Напевали песенку про медведей и даже пританцовывали.
И «Операцию „Ы“» мы опознали сразу как фрагмент нашей, бобруйской реальности. Именно таким был в те годы центральный рынок на улице Карла Маркса, таким же патриархальным и уютным. Именно такие заведующие базой ходили по нашим улицам, с такими лицами, в таких же телогрейках-безрукавках (на базе ведь продувает, на складе) и в таких же шапках пирожком.
Первые шаги на сцене
В моем Бобруйске, которого давно уже нет, на углу улиц Социалистической и Гоголя, напротив школьного парка, стоит городской Дом учителя. Довольно просторное деревянное одноэтажное здание, густо выкрашенное темно-зеленой краской.
В Доме учителя было много всяких интересных разностей: был зрительный зал с небольшой сценой и кулисами, были комнаты для кружков, и была библиотека. Шли любительские спектакли, которые тут давали регулярно, может, раза два в месяц. Содержание пьес не очень запомнилось: это были обычные драматургические поделки из советских репертуарных сборников для самодеятельных, «народных» театров. Но это не имело большого значения.
Дело было совсем в другом. В день спектакля полутемная сцена, по которой в обычный день можно было слоняться, тыкаясь в разные углы, – ярко освещалась. На заднике возникали голубое небо и широкое поле золотой ржи, отделенное от кулис фанерными березками – ярко-зелеными, с белыми стволами… Там была совсем другая жизнь, не здешняя. По сцене ходили люди, они разговаривали по-другому, и там все так было интересно и ярко, не так, как в жизни. Это был совсем другой мир, и туда все время хотелось.
На сцене я дрожал как осиновый лист. Привычная и тусклая, в дни представлений она превращалась в плаху. От этого невозможно было отвертеться, потому что роли распределялись классной руководительницей, и все были обязаны что-то сделать на этой сцене.
В общем, это было мучение, и отвертеться невозможно: всех заставляли участвовать, у каждого была своя какая-то роль – то ли ведущего концерта, то ли чтеца. Но однажды, видя мою маяту перед очередным выступлением, отец сказал: «Ну, чего ты их боишься? Это же все твои друзья и учителя. Они такие же, как все. Он просто сидят там, а ты стоишь тут. И они такие же, они есть хотят и писать, а может, даже пукнуть. Чего их бояться?» То есть он безошибочно определил источник этого страха и этого паралича: пространство публичности, и он пытался его разрушить.
В сущности, он поступал как Станиславский, не подозревая об этом. И что-то удалось: я выбирал знакомое лицо и рассказывал со сцены именно ему, своему приятелю или соседке по парте. Но до конца преодолеть страх публичности так и не смог.
За свою жизнь я провел сотни телевизионных программ и массовых мероприятий, многие из них — в прямом эфире. И всегда отмечал про себя, взглянув искоса на партнершу, например, народную артистку: даже она розовеет немного за секунду до включения камер. К этому привыкнуть невозможно.
______________________________
Где можно приобрести книгу Эдуарда Мельникова «Возвращение в Бобруйск»?
- в бобруйском книжном магазине «Источник знаний» на ул. М. Горького, 31: стоимость 20.00 руб.
- в минском книжном магазине «Академкнига» (метро «Академия наук»): стоимость 20.00 руб.
- в интернет-магазине oz.by: стоимость 37.74 руб.
Это наша история
Уважаемые читатели, вы можете оставить свои отклики, комментарии, мнения о публикациях на страницах «Вечернего Бобруйска» в соцсетях.
Наш проект посвящен истории Бобруйска второй половины ХХ века.Мы ориентируемся на очевидцев событий (1950-е годы и позже).Если вы хотите поделиться своими воспоминаниями, личными свидетельствами или у вас есть интересные старые фото Бобруйска, другие документальные материалы о жизни нашего города, пишите, звоните:
Адрес для писем: Бобруйск, ул. Московская, 42/206.E-mail: red-vb@yandex.by. Тел.: +375-29-142-09-45.
Алесь КРАСАВИН, ведущий проекта «Наша история».
