В своих автобиографических хрониках наш земляк, известный журналист приводит много уникальных подробностей из жизни Бобруйска послевоенного, советского, которые, надеемся, будут интересны и нашим читателям, ведь многие из них родом из того же детства 1950-1960-х... Ранее были опубликованы части воспоминаний: «Дворы и игры нашего детства», «Когда город был еврейским», «Похождения городской шпаны» и «Об отцовском воспитании».
Дядя Бечик
Путешествовать во времени без маршрута – так же трудно, как и в пространстве.
К тому же время умеет защищаться. Каждый прожитый год закрывает прошлое своим слоем, не совпадающим с предыдущими. И так, слой за слоем, создается неповторимая комбинация ходов, пройти которую чрезвычайно трудно. Как в египетских пирамидах, чтобы добраться к сокровищам. Создается чрезвычайно сложный замок, открыть который можно только подбором уникального шифра, состоящего из смутных образов, старых вещей, фотографий, музыки, отдельных фраз, до сих пор звучащих в тебе, да и просто необъяснимых совпадений ничтожного.
Вот пример такого ничтожного.
В университет, где я сейчас работаю, приехала группа профессоров из Нью-Йоркского университета. Самый главный у них – Джон. Лысый череп и очки. Очки – примечательные.
Оправа изготовлена из стекла какого-то странного для американца, плебейского светло-голубого цвета. Точь-в-точь такого, из которого делали… бутылки для водки во времена моего детства.
Бутылка водки стоила тогда 2,87 и запечатывалась бумажной пробкой с сургучной заливкой. Заливка была двух сортов: коричневая и белая. Разницы между ними я не понимал. Так оно и ушло непонятым, это явление советской жизни.
В магазине на полках бутылки стояли рядами. Одни были светло-голубые, как очки у Джона, а другие – зеленоватые. И те, и другие расходились бойко, особенно во второй половине дня.
Но дядя Бечик шел в магазин с утра.
Самый забубенный пьяница нашего двора был артист и почти каждый день давал представление. Он выходил из своего подъезда и направлялся в магазин. Мы, пацаны, сторожили этот момент. Бечик, чувствуя общее внимание, входил, высоко подняв голову. Он протягивал деньги и получал бутылку. Продавщицы в синих атласных халатах с белыми воротничками, предвкушая зрелище, ложились на прилавки и вытягивали шеи.
Бечик, расковыряв сургуч, одним ударом вышибал пробку. Затем он сильно раскручивал бутылку и, не теряя ритма, вставлял горлышко бутылки в свое горло. Водка, закрученная винтом, так же, винтом, уходила вглубь. При этом он не делал глотков.
Водка напрямую уходила в желудок за считанные секунды. Это было настоящее искусство. Восхищенные продавщицы одаривали Бечика бесплатной конфетой, и он гордо удалялся из магазина. Кстати, тут же стояли бочки с селедкой и икрой – черной и красной. А также с консервированными крабами. Селедку разбирали, а икру – нет, крабов – тоже. Никто не понимал, как можно есть такую гадость. В очередях говорили, что икрой кормят заключенных в тюрьмах. Бедные!
Так вот, очковая оправа нью-йоркского профессора тут же воссоздала передо мной советскую водочную бутылку образца 1957–1960 годов, а через нее – фигуру Бечика во всей ее красе.
Бечик и завершил свою жизнь артистически. Последнее, что про него слышали в нашем дворе, — был задержан на польской границе при попытке продать за кордон какой-то радиоприемник. По тогдашним, глубоко советским, временам и нравам это «тянуло» на «пятерку», а то и на «десятку». И тут Бечик оказался на высоте. Среди серых будней и обычной уголовщины он вляпался в контрабанду, что было абсолютной диковинкой. Слово «граница» произносилось тогда с трепетом, а сильное и звучное – контрабанда — знали только понаслышке.
Иногда случались чудеса
В Бобруйске моего детства иногда случались чудеса. Если вы этому не верите, вам же хуже. Потому что все происходило на моих глазах.
Возвращаемся от бабушки к себе, в центр. Стоим на остановке на ФанДОКе, той самой, где несколько лет тому назад отец выдернул меня из дверей автобуса. А сейчас автобус медленно приближается от ФанДОКа к перекрестку улиц Шмидта и Володарского. Но все дело в том, что тогда улица Володарского была совсем не асфальтированная (асфальт в Бобруйске был только на центральных улицах) и даже не замощенная булыжником.
Она была специально оставлена для прохождения… танков от крепости куда-то в сторону Минского кладбища, на отдаленный полигон. И вся была в глубоких и длинных рытвинах, как волны.
И вот идет себе автобус по замощенной улице, а перпендикулярно ему – танк Т-34. Автобус идет к нам, танк – поперек. Автобус приближается к перекрестку, и танк тоже. Таких глупостей, как светофоры, тогда и в помине не было. У автобуса – главная дорога, а у танка… он же танк. Приблизившись к перекрестку одновременно с автобусом, танк аккуратно… нанизывает автобус на свое дуло. Дуло прошло как раз под крышей автобуса, в верхние маленькие окошки, и автобус повис на дуле вместе со всеми пассажирами, которые, естественно, подняли крик на всю улицу.
Танк немного протащил автобус поперек его прежнего движения и наконец остановился. На башне откинулся люк, из него вылез солдат. Он с удивлением воззрился на автобус. Он никак не мог понять, откуда тут взялся автобус, да еще висящий на дуле пушки. Но ничего страшного не произошло. Танк осторожно сдал назад, дуло вылезло, автобус опустился на собственные колеса, завелся, тронулся и благополучно миновал перекресток.
Танк вежливо подождал, а потом, фыркнув своим страшным мотором, нырнул в очередную земляную волну и рванул вперед по своему маршруту. А мы сели в автобус с разбитыми верхни ми стеклами. Кондукторша, пальцы которой были унизаны рулончиками билетов разной стоимости, отмотала нам два билетика, дернула за проводок, протянутый вдоль всего салона, и автобус тронулся.
Человек в космосе
Однажды, выйдя после хоровых занятий во дворик музыкальной школы, мы все просто обалдели. Был чудесный апрель ский день 1961 года, ярко светило солнышко, а по зеленой травке весело скакали… преподаватели, которых мы всегда видели строгими и серьезными. Но на этот раз они почему-то обнимались, целовались, смеялись и даже учеников пытались вовлечь в совместные пляски. При этом все кричали: «Человек в космосе! Человек в космосе!» Да, это было 12 апреля 1961 года, когда полетел Юрий Гагарин. Ощущение непередаваемо радостного праздника долго не проходило, а там полетел Титов и другие…
И никому не приходило в голову удивляться одному обстоятельству. Мы с радостью ловили каждое новое сообщение о полете в космос (Попович, Быковский, Терешкова, Леонов, потом другие) и с гордостью обсуждали эти радостные события… стоя в очередях. Очереди были за всем.
В 1964 году я, как и все, стоял вместе со взрослыми за хлебом, который очень быстро сох и превращался в сухарь: туда добавлялась кукуруза. На спине мелом писали цифры, что исключало скандалы и сакраментальную фразу всех очередей: «Вас здесь не стояло!»
В очереди шепотом говорили, что в Минске, дескать, студенты Белорусского политехнического института приколотили к фанерному щиту булку и написали: «Третья серия „Русского чуда“».
А тогда как раз по телевизору все время показывали (чтоб никто не пропустил!) документальный сериал кинематографистов ГДР о феноменальности Октябрьской революции – какое, дескать, счастье она принесла людям в СССР и по всему миру.
Так больше всего интересовал вопрос: где студенты взяли булку? При этом никто открыто не возмущался: явление природы такое, что поделаешь? Раньше муки не было, масла, колбасы. Сейчас за хлебом постоять надо. Но ведь он есть! Старшие помнили былые времена, войну и послевоенные голодные годы. Со знанием дела они говорили: «Это еще что… Это еще ничего, переживем!»
Но лучше всего было Чехольскому. Этот пожилой человек, сухой, поджарый, все время двигался: летом бегал по утрам, зимой ходил на каток. Всегда в одном и том же стареньком трико, вязаной шапочке, всегда куда-то спешил. Так вот, иногда женщины со двора с восхищением ему говорили: «Чехольский, ну в чем секрет Вашей молодости?» Все ведь знали, что он пенсионер, но выглядел он не более чем на сорок пять–пятьдесят. В ответ он всегда показывал один палец. «И что это значит?» – спрашивали его. «Один рубль в день. У меня пенсия – 30 рублей. Вот и весь секрет». Все посмеивались, но верили: такие пенсии тогда не были редкостью.
Никиту Хрущева сняли в 1964 году, и жизнь стала налаживаться. Хлеб уже лежал свободно, и мясо появлялось гораздо чаще, чем раньше.
Летом по выходным всем городом ходили на Березину. Как всегда, природа дарила самую чистую и доступную радость, безо всяких обещаний.
На праздничной волне
Жизнь текла в своих берегах, без далеких надежд и устремлений, которые только несчастным делают человека. Потому все жили сегодняшним днем и ожиданием очередного праздника.
Врезавшееся в память: разговор в очереди, в «нашем» магазине. Тихий такой, между собой. Два парня стоят за бутылкой и закуской. Рабочей наружности, но приличные, неплохо одетые (по тем временам).
– Хоть бы отдушина какая, хоть бы форточка…
Я стоял рядом и потому слышал. Был пацаном, а вот, поди ж ты, запомнил.
Такими «форточками» были советские праздники, которые отмечались всем миром. И весь мир в такие дни преображался.
Вот, например, демонстрации. Их было две в году: на 1-е Мая и на годовщину Октябрьской революции, 7 ноября. Это были настоящие праздники, когда внешнее и внутреннее совпадали почти полностью. Они отличались от семейных праздников тем, что были общими. То есть весь город, страна, весь мир звучали на одной волне с тобой.
С самого утра репродукторы наполняли город бодрыми маршами и песнями. Улицы были почти пусты, потому что зачем выходить спозаранку, если все главное – впереди? Но вот начиналось… У кинотеатра «Товарищ» возникали первые колонны, разукрашенные транспарантами, плакатами, шариками, зелеными ветками. Они мерно двигались мимо гостиницы «Бобруйск», потом – нашего магазина, выходящего фасадом на улицу Советскую, и дальше, к площади имени Ленина.
Наш двор, в одном квартале от места главного священнодействия, праздничные колонны обтекали с двух сторон: сначала шли от центра, по улице Советской, а потом, но по Пушкинской, возвращались, уже «засвидетельствовав» свою верность идеалам коммунизма. На несколько совершенно обалденных часов наш квартал превращался в огромную сцену, где тысячи людей делали нечто, совершенно не то, что обычно, и каждый из них находился в состоянии любви ко всему окружающему миру.
Для нас, пацанов, это было большое развлечение. Во-первых, сидя на заборе, можно было расстреливать из рогаток воздушные шарики. Несколько тонких резинок, туго перевитых, надевались на пальцы (иногда на маленькую рогатку из единого куска алюминиевой проволоки в виде перевернутой буквы «П» с витой ручкой). В качестве «пробоя» использовался короткий кусочек той же алюминиевой проволоки, согнутой в виде латинской буквы V. Нужно было только хорошенько изготовиться для стрельбы. Шарик лопался с оглушительным хлопком, пугающим самого владельца, находящегося в колонне, и всех людей вокруг.
Но потом было еще интереснее. Засунув рогатки и «пробои» в карманы, мы смешивались с рядами демонстрантов, которые шли, колонна за колонной, к площади.
«Няхай жыве...»
Затесаться в колонну непосредственно возле нашего дома было нелегко: до Площади, до Главной трибуны, был всего один квартал, и тут всегда какие-то строгие мужчины не пускали вовнутрь. Но если обежать по параллельной улице, Пушкинской, и «влиться» где-нибудь пораньше, возле кинотеатра «Товарищ», то это получалось. Внутри колонн было очень весело и интересно. Тебя окружали веселые, доброжелательные люди, от которых исходило такое тепло — душевное и физическое! Особенно хорошо было в заводских колоннах: люди там были более веселые.
Мужики исподтишка прикладывались к бутылочке, но равновесия не теряли. По мере продвижения всё становилось чуть строже. «Выровняться по шеренгам!» – раздавалось откуда-то спереди. Мы, мальчишки, тоже исправно прижимались к какому-то взрослому, оказавшемуся рядом.
И вот она, площадь. Обойдя ее по полупериметру, колонна выходила на прямую, на самый важный отрезок своего пути.
Справа мы уже видели трибуну, где стояли важные дяди и тети и кричали в микрофон лозунги. Лозунги эти загодя печатались в газетах «Правда», «Известия» и «Комсомольская правда». Они так и назывались: «Лозунги ЦК КПСС, ВЦСПС и ЦК ВЛКСМ к 1 Мая» (или: «к такой-то годовщине Великой Октябрьской социалистической революции»). В местных условиях лозунги, естественно, использовались с учетом обстановки: все они повторялись в белорусских газетах, на белорусском языке. Во время самой демонстрации слияние общих принципов и конкретного момента достигало наибольшей полноты. Если, например, перед трибуной проходил завод, то из репродукторов летело: «Да здравствуют советские машиностроители!», или: «Слава советским рабочим – передовому отряду нашего общества!»
А если выходили районо и школы, то и крик раздавался соответствующий: «Честь и слава советскому учителю – воспитателю новых поколений советских людей!» Не обижали никого: лозунги предусмотрительно перечисляли все категории советского населения – героический рабочий класс и колхозное крестьянство, учителей и медиков, школьников и комсомольцев, ударников и рационализаторов производства. В колоннах в ответ все дружно кричали: «Ура-а-а-а!» С этим криком покидали трибуну, под нарастающее «Ура!» последующих колонн.
Но больше всего нам нравилось, когда в момент прохождения перед трибуной раздавались самые главные лозунги, например: «Да здравствует Коммунистическая партия Советского Союза – организатор всех наших побед!» По-белорусски это звучало так: «Няхай жыве Камуністычная партыя Савецкага Саюза – арганізатар усіх нашых перамог!» Чтобы уловить подвох, нужно идиоматическое белорусское выражение «няхай жыве», то есть «да здравствует!», понимать буквально, по словам, как кальку. «Няхай жыве» – это, если точно, – «Ну, пусть живет!»
И это «ну» идет от неистребимо присущего белорусскому «няхай!» оттенка снисходительности, даже пренебрежения к объекту внимания. Это чувствовали все – и начальство, и обычные люди. Но начальство ничего не могло поделать: по-белорусски это звучало именно так, а без «национальных» лозунгов обходиться не могли – это уже был высший политес партийно-советской пропаганды. Да и в газетах лозунги были пропечатаны, никакой крамолы, наказывать некого и не за что. Но народ…
Если этот лозунг звучал над колонной, особенно заводской, уровень децибел коллективного крика был явно выше. Потому что среди обычного «Ура-а-а!» полколонны ревело: «Няха-а-а-й!», тем самым присваивая себе право разрешить партии пожить еще какое-то время.
Публикуется в сокращении. Окончание следует.
Где можно приобрести книгу Эдуарда Мельникова «Возвращение в Бобруйск»?
- в бобруйском книжном магазине «Источник знаний» на ул. М. Горького, 31: стоимость 20.00 руб.
- в минском книжном магазине «Академкнига» (метро «Академия наук»): стоимость 20.00 руб.
- в интернет-магазине oz.by: стоимость 37.74 руб.
Это наша история
Уважаемые читатели, вы можете оставить свои отклики, комментарии, мнения о публикациях на страницах «Вечернего Бобруйска» в соцсетях.
Наш проект посвящен истории Бобруйска второй половины ХХ века.Мы ориентируемся на очевидцев событий (1950-е годы и позже).Если вы хотите поделиться своими воспоминаниями, личными свидетельствами или у вас есть интересные старые фото Бобруйска, другие документальные материалы о жизни нашего города, пишите, звоните:
Адрес для писем: Бобруйск, ул. Московская, 42/206.E-mail: red-vb@yandex.by. Тел.: +375-29-142-09-45.
Алесь КРАСАВИН, ведущий проекта «Наша история».
