Весть о победе революции в Петрограде пришла в Беларусь 1-4 марта 1917 года и вызвала у жителей городов и местечек волну энтузиазма. Не случайно в некоторых источниках революцию, 100-летие которой отмечается в эти дни, не только из-за старого календарного стиля называют февральско-мартовской. Вот и в нашем городе, на Бобруйщине и в окрестностях бурные события стали разворачиваться как раз в весенние дни вековой давности.
Гладко было на бумаге…
В первой тревожной телеграмме царю, сидевшему на чемоданах в могилевской Ставке, председатель Госдумы Родзянко писал: «Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт, продовольствие и топливо пришли в полное расстройство. Растет общее недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Часиью войска стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, срставить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на Венценосца».
А как все получилось? 2 марта 1917 царь Николай II, подписал Манифест об отречении от престола, 8 марта с могилевского вокзала он в полковничьей форме выехал в Царское Село, где был арестован. Как и в целом по Российской империи, в городах и местечках Беларуси наряду с правительственными органами власти, создавались революционно-демократические – Советы. Уже в первой половине марта Советы были образованы в Минске, Витебске, Гомеле, Борисове, Мозыре, Молодечно, Мстиславле, Бобруйске. Между тем, в революционном Петрограде восставший народ ходил под лозунгами: «Кормите детей – засчитников родины!» (так в оригинале), «Прибавку пайка – семьям солдат, защитникам свободы и народного мира!», «Да здравствует всенародная социалистическая Республика!», «Николая кровавого – в Петропавловскую крепость», «Да здравствует революционная Россия!», «Гражданки свободной России требуют избирательных прав», «Место женщин – в учредительном собрании!», «Да здравствует армия и народ! И учредительное собрание!». И многими подобными, а не только хрестоматийными – «Долой войну!» и «Хлеба!».
В отличие от бурливших столиц России в нашем городе на Березине было спокойнее. К началу 1917 года в нем насчитывалось десятка полтора более-менее заметных предприятий, добрая треть которых находилась в районе так называемой Слободки. Здесь работали заводы: механический и чугунолитейный Сметюшевского, лесопильный Крацера, маслобойный Виленского, дрожжевой Рабиновича, винокуренный завод и скотобойня. Другие предприятия размещались на северо-западной окраине города – в основном, лесопильные и крупнейшее из них на хуторе Кривой Крюк, выпускавшее сосновые, еловые, березовые, ольховые доски. Ассортимент продукции бобруйских заводов и фабрик включал в себя фанеру, дубовую клепку, ведра, уличные фонари, оборудование для винокурен. Общий ежегодный объем выпуска продукции на них до 1917 года не превышал 260 тысяч рублей.
В то же время, как свидетельствует отчет Бобруйской городской управы, на нужды здравоохранения и санитарные мероприятия и ветеринарию было выделено за год чуть более 2,5 тысячи рублей. На народное просвещение ассигновалось ежегодно 3-4 тысячи рублей. Медицинское обслуживание осуществляли несколько врачей и фельдшеров за деньги. Свыше 500 ребят обучались в начальных школах, где работали всего 20 учителей. Более 50 педагогов преподавали в гимназиях, куда доступа детям трудящихся не было… Зато функционировали при заводах и фабриках не менее десятка шинков и пивных.
Совсем не случайно на революционные призывы из центра уже в марте откликнулись бобруйские пролетарии. Был создан городской комитет РСДРП, а за ним и первый Совет рабочих депутатов – отнюдь пока не большевистский. Ему даже удалось установить на предприятиях 8-часовой рабочий день. И дальше путь революционных свершений пролегал по известному руслу: 18-23 марта на фанерном заводе прошла крупная забастовка рабочих, не выдвигавшая политических требований. Собственно, такой цели не ставили и вожди Февральской революции. Объявив Россию уже свободной, они заклинали лишь об одном: «Товарищи рабочие! Помните, враг идет в самое сердце нашей революции», «В невыносимо тяжелые дни, переживаемые народом российским, когда Вильгельм стучит своим бронированным кулаком в слабо прикрытые ворота Российской Республики, когда разбойные полчища германских империалистов всей тяжестью своей обрушились на красные знамена нашей многострадальной Родины, мы, георгиевские кавалеры, привыкшие доказывать любовь к стране своей, бросаем боевой клич: все к оружию!»,
Находили отклик в душах солдат войск Бобруйской крепости, хоть и поредевших к весне 1917-го, и слова, обращенные к ним: «Бросим споры! Встанем все, как один, против Вильгельма, сформируем железные полки победы! Добровольно подчинимся железной дисциплине, по одному слову Временного правительства пойдем на врага, победим его и освободим родную землю и изнемогающих уже в непосильной борьбе наших союзников!..». «Ветеран Русской революции» Петр Кропоткин нашел для отправлявшихся на фронт такие слова: «… идя на фронт, вы идете тем самым на баррикады защищать свободу, завоеванную русским народом». Многие служивые пребывали в растерянности. В свой последний и решительный бой вступили большевики.
В апреле они еще делили власть в Бобруйском горкоме РСДРП с так называемыми интернационалистами, робко представляли Бобруйский гарнизон на солдатском съезде Западного фронта. В свою очередь, проявляли активность их политические оппоненты, выпустившие в нашем городе в конце мая того же года эсеро-меньшевистскую газету «Голос народа». Борьба идей разгоралась нешуточная. Комитет РСДРП созвал на Минском форштадте митинг протеста против предпринятого Временным правительством наступления на фронте. Тогда же, в июне, большевик Ф.И.Громыко на лесопильном заводе в Кривом Крюке собрал боевую дружину из рабочих-единомышленников Алексея Авраменкова, Петра Белякова, Павла Власова, Иосифа Ионова, Зинаиды Кучеренко, Антона Никейчикова, Павла и Семена Новиковых – для местных, как говорится, нужд. Вовремя и кстати подтянулся месяцем позже в Бобруйск поезд-мастерские № 8 с питерскими большевиками Серебряковым, Кузяковым, Ревинским и другими, которые в полной мере проявят себя в недалеком уже октябре 1917-го.
Не мешали и овраги
Между тем, еще весной 1917 года 3 процента собственников владели в белорусских губерниях 72 процентами земли, находившейся в частном владении. Поэтому лозунги о хлебе и земле, как зерна в плодородной почве, прорастали в крестьянской преимущественно России и на Бобруйщине, конечно, тоже реальными брожениями и действиями. Писатель Михаил Булгаков в своём романе «Белая гвардия» юмористически описывает тогдашние крестьянские требования так:
«– Вся земля мужикам. – Каждому по сто десятин. – Чтобы никаких помещиков и духу не было.
– И чтобы на каждые эти сто десятин верная гербовая бумага с печатью – во владение вечное, наследственное, от деда к отцу, от отца к сыну, к внуку и так далее. – Чтобы никакая шпана из города не приезжала требовать хлеб. Хлеб наш мужицкий, никому его не дадим, что сами не съедим, закопаем в землю. – Чтобы из города привозили керосин».
Однако вовсе не шутейными были выступления селян в Бобруйском уезде весной 1917-го. Поскольку революционный процесс пошел сверху донизу, Минским крестьянским съездом была принята резолюция о бесплатной пастьбе скота в казенных, частновладельческих лесах и на незасеянных полях. Бобруйский исполнительный комитет постановил допускать такой выпас не иначе как по указанию волостных комитетов, с приглашением владельцев для согласования, что не могло не вызвать неудовольствие крестьян. В другом месте уезда, в имении Манкевича, несмотря на распоряжение уездного комиссара не препятствовать заготовке дров для железной дороги сельчане прогоняли рабочих с лесосек и чинили над ними насилие.
К лету того же года количество тревожных телеграмм в соответствующие инстанции увеличилось. «Крестьяне Бобруйского уезда самовольно косят и собирают сено в моем имении», – телеграфировала помещица Пиотровская. «Крестьяне Бобруйского уезда препятствуют рубке леса в имении Еленополь, разрабатывающегося для Юго-Западной и Риго-Орловской ж.д.», – сообщал очередной владелец. «Жители Шатилок Паричской волости Бобруйского уезда захватили самоуправно 20 десятин сенокоса, сданного в аренду, и 20 дес. еще не сданного. Большая часть захваченных сенокосов уже скошена захватчиками», – взывала о помощи помещица Соколова. «В имении Свислочь крестьянами при содействии волостных комитетов захвачены сенокосы; жители д.Вязычин при содействии солдат забрали обмолоченную рожь и роздали ее крестьянам, а также заарестовали рожь, запроданную кооперативу. Волостные комитеты препятствуют уборке хлебов и обсеменению озимых. Обращение к местной власти осталось без результата», – жаловался еще один потерпевший. «Местные крестьяне самовольно запахали землю под озимый хлеб в фольварках Олевин, Болятин и Поповцы, скосили и увезли все сено и клевер, в садах пасут скот. Местные власти помощи не оказывают», – докладывал министру внутренних дел землевладелец Кутаев.
Налицо явствовали все признаки революционной ситуации касательно верхов и низов. В целом в Минской губернии, а значит и на Бобруйщине, аграрное протестное движение разрасталось. По-прежнему шла самовольная пастьба скота, захватывались сенокосы, продолжались незаконные порубки, пылали пожары в деревнях, случались кражи и убийства. Были зафиксированы случаи ареста крестьянами лесничего, землемера и представителей земского союза. В нашем уезде местные комитеты оказались бессильны прекратить потравы, порубки и захваты сенокосов в имениях Несята и Янов.
Так и лето прошло. Нельзя сказать, что революционные власти не принимали мер к наведению революционного же порядка. В Бобруйском уезде, например, задержали-таки более двух сотен дезертиров с фронта, которые силой оружия арестовали председателя сельского комитета и его помощника, призывавших население к повиновению властям и «спокойному ожиданию разрешения земельного вопроса Учредительным собранием». Тем не менее, толпа крестьян в имении Ленкевича насильно разогнала 150 рабочих и «заарестовала» арендатора сенокоса. Между двумя этими событиями исполнявший должность губернского комиссара успел отрапортовать наверх: «В губернии за последние дни наступило заметное успокоение. Этому способствовали, с одной стороны, введение сильных репрессий против дезертиров, являвшихся в большинстве случаев подстрекателями к различного рода захватам, а с другой – последние энергичные распоряжения министра внутренних дел».
Однако, тем не менее, увы и ах. В сентябре на Бобруйщине по-прежнему отмечались самовольные порубки частновладельческого и казенного леса, захваты помещичьих земель, лугов, прочего недвижимого имущества. В середине месяца на четверых пассажиров, ехавших на извозчике из Бобруйска в Глуск, напали вооруженные грабители, «в числе которых трое были в солдатской форме». В Лясковичской волости, как доносил в том же сентябре губернскому комиссару начальник Бобруйской уездной милиции, «тремя вооруженными злоумышленниками в солдатской форме совершено нападение на дом содержательницы земской конной станции Духан. Угрожая оружием, грабители похитили 1 125 рублей денег, золотые часы и, захватив пару лошадей, скрылись».
Подобные донесения десятками поступали из волостей и уездов всех белорусских губерний. Под гнетом таких революционных событий перестал поступать хлеб в города от крестьян Бобруйщины. Как отмечал один из аналитиков сто лет назад, «Разными лицами ведется агитация за разгром имений». А впереди еще был октябрь 1917-го.