Однажды, с десяток лет назад, ведущий программы "Темы дня" Андрей Шарый на известной радиостанции представил его так: «Человек дня «Радио Свобода» – белорусский писатель Леонид Коваль, ему вручена золотая медаль европейского общества Франца Кафки за выдающийся вклад в области литературы. Коваль родился в Белоруссии в 1926-м году. Фронтовик. Окончил факультет журналистики Белорусского университета. С 1959-го года живет в Латвии, но до сих пор не имеет латвийского гражданства. Поэт, драматург, автор более 10 работ по истории Холокоста. Организатор первого в Советском Союзе Общества узников гетто...». Оговорился ли ведущий популярной радиостанции или так было задумано, но причисление Леонида Коваля к белорусским писателям вполне оправдано. Хотя бы потому, что немало своих лет жизни и много страниц книг он посвятил нашей Беларуси и Бобруйску.
Память глубже корней любого дерева
С медалью Европейского общества Франца Кафки, 2002 год.
В свои молодые годы он немало писал и о великой Родине – СССР, публикуя очерки о советских людях в «Известиях» и «Литературной газете», издавая книги о колымских золотодобытчиках и уральских геологах, редактируя материалы о студентах и молодежи. Со временем, неминуемо приближаясь к человеческой зрелости и житейской мудрости, он все больше возвращался к корням, оставшимся в Бобруйске и все так же щедро питавшим его творчество и его философское восприятие бытия и состояние обыденного сознания.
«Бобруйск! И он, наш великий город, имеет сердце, и каждый из нас постоянно чувствует его ритм – ритм Любви и Надежды, Доброты и Великодушия. Два источника питают человека – молоко матери и соки родной земли. Этими, ничем не заменимыми соками скреплены пролеты и сваи мостов между нашими сердцами, мои дорогие земляки! Эти мосты вечны, как наша любовь друг к другу, к нашему родному городу».
«… У Березины и так хватало дел. Она и так темнела лицом за свой город, она и так краснела его кровью, бессмертная, бессменная, бессонная Березина... Это же просто страшно подумать, что было бы с городом без ее вечного течения. Ничего бы не было. Потому что без Березины не было бы самого города. Матери вскармливают детей. Реки вскармливают города. Матери умирают. Реки — никогда. Березина мелела в жару, рябилась в дождь, по-женски тяжелела весной, но в ее сердце билось одно чувство, одна боль — она любила и берегла свой город, свой Бобруйск».
«Иногда приходится просто сожалеть, что в паспорте указан только город, только Бобруйск, но опущена улица, на которой человек родился. Потому что каждая бобруйская улица это не просто улица, а целая Европа или Африка. Со своим ландшафтом и обычаями, драмой и комедией. Инвалидная улица отличается от Шоссейной, как Австралия от Америки, хотя они пересекаются».
«…Инвалидная улица... Разноязычный говор, крики, пение, плач — звуки жизни, пестрой и теплой, делали ее похожей на старое лоскутное одеяло. Вы когда-нибудь видели некрасивое лоскутное одеяло и чтобы под ним было холодно? Многоцветность — это уже гарантия тепла».
«…Над головой Боруха переговаривались белорусские сосны, ясени, клены, дубы и березы, ольхи и рябины. Никто не знает, кто сажал эти нашедшие единый язык любви и взаимопонимания деревья, в спасительной чаще которых живут теперь Родштейны. Ненависть — удел сердец, омываемых красной соленой кровью, беззлобны и добры белые сердца, омываемые сладким соком, текущим от корней к листьям».
« На этой земле у них не было другого дома, кроме Бобруйска, и он вставал перед ними, как скала, из которой Моше добывал воду погибающим от жажды евреям, покинувшим египетский плен, и не было на свете силы, которая могла бы заставить Родштейнов отказаться от озарившей их надежды — вернуться в свой Бобруйск. Еще далеко было до снега и зимних холодов, еще не лютовали колкие осенние дожди, еще можно было наслаждаться жизнью дачников, но дом позвал их к себе, они услышали его зов, он проник в их души, и, окрыленные, Родштейны стали ждать утра, чтобы двинуться туда, где садится солнце…».
«…Бобруйский воздух целебен. С первого вздоха житель города может дышать только им, этим волшебным бальзамом жизни».
«Когда я оказываюсь в своем родном Бобруйске, испытываю иное чувство – я словно вернулся в свое детство, и в каблуках моей обуви появляются пружины… Лечу, подпрыгивая… До 1998 года одна дикая груша напоминала о нашем довоенном саде, огороде, большом добротном доме, набитом скарбом. Мы все оставили в ночь с 26 на 27 июня 1941 года, едва успев уйти под носом у немецких танков… Бобруйск, ул. Энгельса, 119, бывшая Инвалидная – в прошлом году выкорчевали мою дикую грушу… Но память моя глубже ее корней…».
Последний хранитель идиш
Сегодня уже не услышишь, как в середине 1970-х, говор бобруйских женщин у калиток и на рынке, напоминавший немецкую речь, и не почувствуешь себя, если впервые приехал, гостем некоего иностранного города. А ведь все это, благодаря общению немалой части бобруйчан на идиш, было! И в родном языке, особенно до войны, просто купался будущий писатель. Конечно, он, пользуясь профессиональным положением, не мог не сохранить его для последующих поколений.
«Мы дома говорили только на идиш. В нашем городе все неевреи говорили на идиш. Когда мою сестру Риву в два с половиной года разбил паралич и она на всю жизнь осталась инвалидом, на каком языке причитала моя бедная мама? Когда родился мой братик Даня, на каком языке пел песни радости мой отец? Мой милый братик Даня, не послушавший отца и уехавший искать счастье в Америке – его обидели на работе, пытались унизить, а он был сыном Ейсефа – он сказал им, своим мучителям и антисемитам: “До свидания!” Они не были достойны мизинца моего брата!».
«Я очень любил учиться. Особенно на идиш. Я и сегодня знаю и люблю его, и не понимаю, как могли убить такой язык? Кому бы это помешало, если бы в дорогом всем нам Израиле были два языка – иврит и идиш, а? А то как-то однокрыло, в смысле культуры, и получилось общество, где идиш сначала сочли иностранным языком, а потом спохватились, что смололи глупость, но было уже поздно. Забыть язык тысячелетней культуры! Язык Шолом-Алейхема, Менделе Мойхер-Сфорим, Шолома Аша, Давида Бергельсона, Льва Квитко, Изи Харика и многих, многих других выдающихся писателей? Забыть язык шести миллионов жертв фашизма? Неужели идиш должен лежать в ямах вместе с теми, кто пестовал его, кто пел на нем колыбельные песни своим детям, а?! Что вы сделали с моим идиш, люди, евреи! Как вам не стыдно! Идиш дан нам Всевышним в награду, в облегчение наших страданий в галуте – идиш весь из свежего, сладкого, ироничного воздуха Надежды, и кто перекрыл нам этот воздух? Гитлер? Сталин? Да, они начали. А кто закончил? Посмотрим в зеркало и увидим, кто там видится. «Ба, знакомые все лица!».
«Полвека, считай, я не разговаривал на идиш – разве только мысленно повторял я сладкие, как клубничное варенье бабушки, слова, пословицы, хохмы – «а мошл-капошил, аз ме пишт ин росл дреензах ды угеркес» – на каком еще языке можно такое сказать, а? Пел песни на семейных вечерах, те, что слышал от Папананы – он был обладателем чудесного баритона, от папы, так сумевшего передать суть и дух неповторимой песни на идиш… «Ды хасенэ из гевер ин дер казармэ, Нохемке, майн зун, Эс йогн ды калтэ винтн фун дэр вайтэр ланд…».
А еще юмор и ирония, связанные с идиш, присущи творениям Леонида Коваля.
« — Гут морген. Зецт зих!
Но никто не шевельнулся.
— Я сказал: зицт! — крикнул учитель.
— А мы па-яврэйскому больше не понимаем, — злорадно сказала рыжая Буня.
— Как это вы не па-панимаете? — стал вдруг заикаться Роговский по-русски.
— А как это вы с нами гаворите па-яврейски? — сказал Некрич Иче, — када мы уже не яврейская школа!
— Ха! А какая вы школа? — спросил перепуганный Роговский.
— Лерер, — сказал Иче по-еврейски, — зингт эпес бесер. (Учитель, спойте лучше что-нибудь - евр.)…».
Нет больше того колорита, который был присущ Бобруйску в прежние десятилетия. А откроешь книгу Леонида Коваля – и вот он, неподражаемый и бесподобный город на Березине: «Гинделе улыбнулась. На днях мама пришла с базара и, наверное, с испуга, стала говорить папе на смешанном еврейско-русском бобруйском диалекте:
— Шел шикерер милиционер, сбросил ды гейзн, я спугалася, я антлофн!
Что по-русски означало: шел пьяный милиционер, у него упали брюки, я испугалась и убежала».
Однако, как и в жизни, на страницах произведений Леонида Ковеля смешное и драматическое, комическое и трагическое – рядом.
Праведник Холокоста
Лишь в начале 90-х начали публиковаться его романы о трагической участи белорусских и прибалтийских евреев – «Корни дикой груши», «Стон», «Прозрение», «Капли дождя» и многие другие книги. Задолго до сегодняшних волн беженцев, накрывающих Европу, наш земляк предупреждал:
«Загнанная в угол история Холокоста открыла дорогу организованным кланам террористов. И сегодня наш мир не знает дня без преступлений. Знаменитые американские башни-близнецы, взрывы в метро, захваты самолётов, обстрел ракетами Израиля, шахиды. Терпимо-равнодушное отношение Европы, Запада к странам, ставшим базами терроризма, растущий в мире антисемитизм – эти беды, на мой взгляд, результат забвения истории Холокоста… После Холокоста мир должен был исчезнуть, но его спасли Праведники. Мы не сняли фильмов о Праведниках мира. О каждом из них… Мне больно за Праведников. Одно забытое имя, и нам не простится », – писал публицист Коваль и поэтому так настойчив был в создании Аллеи Праведников в Бобруйске, на месте той самой дикой груши и дома, где он родился.
Еще в 2001 году он обратился к руководству нашего города с такими словами: «Волею судьбы я давно расстался с Бобруйском, городом, где я родился и жил до войны, где в послевоенные годы работал в редакции областной газеты «Савецкая Радзіма». Став писателем, я посвятил свои книги родному городу, его людям, его истории. Мой первый роман называется «Корни дикой груши». Я вырос под этим деревом, которое росло в саду нашего дома по улице Энгельса, 119. Сегодня на этом месте – часть городского парка. Я предлагаю создать на этом месте Аллею Праведников и высадить деревья в честь каждого Спасителя. Эти благородные люди жертвовали собой, чтобы спасти обреченных на гибель жертв фашизма. Аллею будет венчать памятный камень с текстом, который я прилагаю к эскизу мемориала. Все расходы по его устройству я беру на себя. Верю, что эта идея найдет понимание и поддержку с вашей стороны. Аллея Праведников будет способствовать восстановлению истории войны, дружбе народов, запечатлит на века имена отважных сынов и дочерей разных народов, спасавших евреев в лихолетье фашистского геноцида».
Прошло еще четыре года, прежде чем в Бобруйске появился первый в нашей стране такой мемориал. Правда, разместилась Аллея Праведников не на месте старой груши, а в более людном месте на Социалистической улице. И вот уже 11 лет приходят сюда не равнодушные к трагедии жертв Холокоста и к подвигу спасителей ни в чем не повинных людей бобруйчане и гости города. Со времени открытия Аллеи тема Холокоста стала главной не только в прозе Леонида Коваля, написавшего в продолжение известных романов еще и повести «Восставший узник», «Заложник гестапо», «Спасенная», но и в пьесе «Покаяние», либретто оперы «Мириам» и реквиема «Колокола Холокоста», сценарии фильма «Еврейская улица». А еще в двух «Книгах спасения» и «Книге спасителей»– поистине пронзительных и глубоких свидетельствах событий Холокоста.
«Когда я написал либретто и стихи песен (все на русском) для реквиема “Колокола Холокоста”, талантливейший и добрейший композитор и человек Владимир Хвойницкий, взявшийся писать музыку, вдруг предложил мне написать песни на идиш… Полвека прошло… Боже, у меня получилась первая песня –« Ды эрштэ либэ – Первая любовь»… Мы написали реквием и еще 20 песен для аудиокассеты на идиш – светлая Вам память, дорогой Маэстро, – наши песни звучат в Израиле, Германии, США. Они посвящены моей бабушке Блюме, моему деду Довиду, моей маме, моему папе, извозчику – 20 тысячам бобруйских евреев, расстрелянных и сожженных в Каменке… Холокост, геноцид – моя тема… «Почему вы взялись за эту тему?» - как-то спросил меня десятилетний мальчик. Что я мог ему ответить? Я ответил нескромно: эту тему надо заслужить… «Век двадцатый, ты мне в черной раме идиш мой на память подарил…», – вспоминал Леонид Коваль.
Не случайно имя его занесено в различные энциклопедии, из которых можно узнать о многочисленных наградах, званиях, почестях, коих был удостоен наш известный земляк. Мне же больше запомнилась последняя встреча с ним в нашем краеведческом музее, где он негромко, но убежденно говорил о праве всех погибших на память о них всех живых. Сегодня такое право заслужил сам Леонид Коваль, которого нет с нами уже четвертый год.
