Участники освобождения Бобруйска.
Березина, железнодорожный мост через реку
«… Для разрушения железнодорожного моста через Березину у Бобруйска, единственного связывающего оба берега, была направлена девятка Пе -2 из 24-го бомбардировочного авиаполка, возглавляемая Героем Советского Союза капитаном П. А. Дельцовым. На втором заходе девятки в результате прямого попадания 250-килограммовой бомбы одна из ферм моста рухнула в воду. Крышка бобруйского «котла» захлопнулась. Однако в момент выхода из пикирования самолет капитана П. А. Дельцова был поврежден зенитным огнем и стал неуправляем. Экипаж выбросился с парашютами. Дельцову удалось скрыться в ближайшем лесу, а штурман А. В. Тимофеев и стрелок-радист В. И. Попруга геройски погибли в поединке с фашистами на месте приземления».
Пруссаков Г. К., Васильев А. А., Иванов И. И., Лучкин Ф. С., Комаров Г.О., «Военно-исторический очерк о боевом пути 16-й воздушной армии (1942-1945)».
Ратин Н. Г., начальник артиллерии 409-го полка, майор в отставке:
— Переправу обеспечивали подразделения артиллерии и минометов полка. Особенно большую помощь в этом оказали командир батареи 120-миллиметровых минометов капитан Поведский, начальник инженерной службы полка капитан Буздаков, начальник связи капитан Тезиков. Батальон Резника первым переправился через Березину и сразу же начал ожесточенный бой. На его поддержку работала вся артиллерия полка. Резник упорно просил максимальную помощь огнем. Удалось сначала переправить два миномета под командованием лейтенанта Якуша, а потом и остальные минометы. Я все это время был с минометчиками и помогал батальону Резника. Обстановка была напряженной до предела, фашисты метались по улицам, как шакалы, улицы были буквально усеяны трупами…
В штурме Бобруйска также приняли участие бронекатера Днепровской флотилии. Они прорвались к Бобруйску к 20.00 27 июня. На следующий день бронекатера поддерживали наступление 217-й и 354-й стрелковых дивизий вдоль Березины (по разным ее берегам) на город. Также корабли уничтожали группы немецких солдат и офицеров, пытавшиеся переправиться через реку. Между 16.00 и 18.00 27 июня бронекатера прорвались к железнодорожному мосту.
На месте ликвидации окруженной под Бобруйском группировки немецких войск. Июнь 1944 г.
«… Несколько раз в этот день прорывались моряки к городу, поражая врага своей дерзостью. Под вечер получили новую, еще более трудную задачу: пробиться к железнодорожному мосту, не дать противнику использовать его для переброски войск.
После того как Бобруйск был взят и окруженные в нем восемнадцать тысяч гитлеровцев сдались в плен, последовал приказ: кораблям немедленно возвращаться на Припять. Бригада уходила из Березины уже не просто первой бригадой. За участие в этих боях она получила наименование Бобруйской».
Ю.Ф. Стрехнин, «Корабли идут в Берлин».
«…В окружении и уничтожении бобруйской группировки вражеских войск активно участвовала Днепровская военная флотилия, которой командовал капитан 1 ранга В. В. Григорьев. Поднявшись вверх по реке за линию фронта, корабли 1-й бригады прорвались к мосту у Паричей, нарушили переправу немецких войск, вышли на подступы к Бобруйску. За трое суток моряки флотилии переправили с левого берега Березины на правый 66 тысяч наших бойцов».
Рокоссовский К. К., «Солдатский долг».
«…На другой день я проезжал по железнодорожному мосту через Березину, приспособленному противником для автотранспорта, и был поражен увиденной картиной: все поле около моста усеяно телами гитлеровцев — не меньше трех тысяч. Здесь группа фашистов пыталась вырваться из окружения. Больше всего мертвых поблизости от моста, который прикрывали зенитчики майора Панченко. Противник много раз атаковал мост, но взять его не смог.
Я изменил маршрут двум дивизиям, которые шли на переправу севернее, я приказал им идти через этот мост. Я считал, что пройденные пехотинцами лишние пять километров сторицей окупятся моральным эффектом: пусть люди своими глазами увидят тысячи убитых врагов и сами оценят подвиг товарищей, дравшихся на этом направлении».
Горбатов А.В., «Годы и войны».
Резник А. И., командир 2-го батальона 409-го полка:
— Мы должны были начать в шесть утра, но ждать не было смысла, и наступление начали в четыре часа. Переправились спокойно, без огня. Батальон шел полосой метров 300-500, по двум-трем улицам, справа продвигался батальон Сирякова. Город сильно горел, везде стоял треск выстрелов. Первое сопротивление немцев встретили только у вокзала — немцы стреляли из пулеметов. Там был сержант Шамаев с автоматчиками, они и взяли вокзал…
Залепукин Ф. П., начальник штаба 1-го батальона 409-го полка:
— Платформа была пуста. От сгоревших вагонов остались одни остовы. Стены вокзала выщерблены пулями и осколками. На стене внутри вокзала — портрет Гитлера, изрешеченный автоматными очередями. Водокачка была настолько разбита, что удивительно, как она еще стояла. На нее забрался командир минометной роты Михаил Бондарев и оттуда корректировал огонь минометов, но фашисты огнем заставили его оттуда убраться…
На улицах Бобруйска
Уличные бои шли по всему городу. Сплошной треск выстрелов, разрывы гранат, крики «Ура!» и вопли ужаса, стоны умирающих…
Тысячи немцев большими группами пробивали себе дорогу любой ценой. Атаковали они отчаянно, не считаясь с потерями. На роту Кошкарова наступали несколько сот гитлеровцев. Пулеметчик Сабиров, подпустив немцев на 50 метров, дал такую длинную и точную очередь, что из первой цепи атакующих почти никто не поднялся. После нескольких таких же точных очередей немцы побежали. Рота поднялась в контратаку. Остатки совершенно деморализованных гитлеровцев сдались в плен. Перед позициями роты на небольшом поле насчитали до 250 трупов, около 150 фашистов встали с поднятыми руками.
Артиллерист старший сержант Галушка впоследствии описывал в дивизионной газете подобную картину: «…Казалось, они потеряли разум — бежали прямо на орудия в полный рост, с криками, воплями. Мы открыли огонь — только клочья летят, но лезут и лезут. С полсотни снарядов выпустил — не помогает, их все больше и больше. Пули по щитку так и хлещут. Решил взяться за картечь, было у меня с ней пятнадцать снарядов. Первый выстрел — буквально как косой. Перехожу на беглый огонь. Наконец, шарахнулись врассыпную в ужасе. Это был, пожалуй, самый удачный день в моей жизни».
Залепукин Ф. П., начальник штаба 1-го батальона 409-го полка:
— Стремительной атакой батальон ворвался на улицу Дзержинского. Что удалось увидеть и запомнить: как рядовой Садов связкой гранат подбил танк, выползший из-за станционных построек, а экипаж расстрелял из автомата. Группу бойцов во главе с сержантом Пальчиковым засек фашист-пулеметчик и открыл по ним огонь. Под прикрытием огня пулемета к ним поползли фашисты, но наши их вовремя заметили и всех троих уложили. Группа гитлеровцев подползла с правой стороны дороги. Пальчиков заметил их, достал гранату, но не успел занести ее для броска, как был смертельно ранен. Нужно было поистине нечеловеческое усилие, чтобы все-таки бросить внезапно отяжелевшую гранату. Как его все уважали в батальоне… Лейтенант Геннадий Афанасьев безошибочно определял в этом аду, где прячутся фашисты. В подвале одного из домов он обнаружил фашистов, но бросить гранату не успел, одного срезал из автомата, а со вторым пришлось изрядно повозиться в рукопашной. Как он мне потом рассказывал, уже чувствовал, что силы его покидают, фашист был сильней, но все же изловчился и ударом приклада в висок уложил его.
Батальон настойчиво продвигался по улице на запад. Кругом стояли брошенные автомашины, валялись ящики, каски, оружие и повсюду — трупы. Выскочили к большому горящему двухэтажному дому, у ворот его металась женщина: «Родненькие! Фашисты детей живьем жгут! Сынки, помогайте скорей!» Тут рухнула стена, столб огня и дыма, женщина упала, забилась судорогами в плаче. Подбежала вторая женщина, страшно худая, громко рыдает мне в гимнастерку. Не сразу понял, что она кричит, наконец, разобрал: «В подвале женщины и дети». Подбежали наши солдаты, и мы бросились в подвал. Спасли всех вовремя. …Как нас обнимали и целовали, плакали, что-то торопливо говорили, рассказывали, как немцы с факелами ходили по улицам и поджигали все дома подряд, а жителей расстреливали…
Лебедев Н. А., командир отделения разведроты дивизии, старшина:
— На какой-то улице мы наскочили на гитлеровца, который из зенитного пулемета стрелял зажигательными патронами по крышам домов. Полыхала вся улица. Нас такое зло взяло, что сшибли этого подлеца, раскачали и забросили в огонь ближайшего горевшего дома. Факельщиков мы в плен не брали…
Петрухин И. Н., пулеметчик 409-го полка, сержант:
— Я перебегал какую-то улицу и во дворе дома увидел старика лет шестидесяти с кинжалом в спине. Он еще тяжело вздыхал, умирая. Из дома раздавались крики женщины и немца. Я заскочил в дом, там были два немца, которые только что убили этого старика. Видимо, женщину, наверное, внучку этого старика, ждала такая же участь. Одного фрица я уложил сразу, а с другим пришлось сцепиться в рукопашную, но убил и его. Потом я еле разжал руки этой девушки со своей шеи, так она была рада спасению. Она готова была бежать вместе со мной, чтобы мстить фашистам…
«…Проходим через Бобруйск. Девушка-регулировщица направляет нас по боковой улице. Город горит, но пожары уже заканчиваются.
… Помню автобус, набитый медикаментами. Но немецкая тотальная мобилизация действовала вовсю, поэтому бинты были из бумаги, а лекарства с неизвестными нам названиями было приказано закопать. Всюду валялось много кусков мыла, но из глины, находили банки с медом, но из еловой смолы, словом, сплошные эрзацы. Однако пакетики с концентратами, вроде коричневого порошка «Jagersuppe», нам очень понравились. Еще было разбросано много игральных карт, хотя и не с такими мастями и фигурами, как у нас; бойцы их собирали охотно и в свободные минуты у костров, молодые и старые, садились играть в дураки и в очко, в последнее на гитлеровские деньги, также разбросанные повсюду… Всюду валялось много разных штабных документов, каких-то списков, приказов, карточек, возможно, иные из них представляли ценность для начальства или для будущих историков, но никто из нас не обращал внимания на эти бумажки. Видел я целую картотеку, на каждой карточке фамилия, имя и номер убитого немца, и кроки, где он похоронен, видимо, рассчитывали впоследствии перенести останки nach Vaterland. Было много разбросано книг, большею частью дешевых с веселыми и фривольными картинками и стишками, но дважды я находил и карманные издания «Mein Kampf».
Сергей Голицын, «Записки беспогонника».
Еловики
Для того чтобы не дать противнику выбраться из «котла», пришлось вернуться 1-му гвардейскому Донскому танковому корпусу, который продолжал наступать по шоссе из Сычково на Бобруйск. Отступающие группы автоматчиков противника по 30-50 человек рассеялись по лесу в районе Еловиков, своим огнем препятствовав подходу пехотных подразделений к городу. Лишь к исходу дня части армии, а именно 356-й стрелковой дивизии подошли к городу по Минскому шоссе.
Сами Еловики были взяты 15-й гвардейской танковой бригадой после упорного боя. Дальше эта бригада продвинуться не могла ввиду сильного огня артиллерии и самоходных орудий с высоты 170, 2. Согласно немецкой карте на этой высоте начинался внешний обвод «крепости» Бобруйск. Здесь, в северной части города, удерживали позиции прорвавшиеся в город по железнодорожному мосту части 20-й танковой дивизии. Отчаянно дрались располагавшие бронетехникой 244-й дивизион штурмовых орудий в составе 11 боеготовых машин, рота 21-го танкового полка в составе 10 танков. Тем не менее, танкистам корпуса Панова удалось сократить внутренний фронт окружения.
Залепукин Ф. П., начальник штаба 1-го батальона 409-го полка:
— Бой шел всего несколько часов, а казалось, что прошла целая вечность. Помню, как гитлеровцы контратаковали при поддержке трех бронетранспортеров. Наши «сорокапятчики» Ревхата Рахманова подпустили их на 150-200 метров и метким огнем уничтожили машины, а гитлеровцев заставили залечь. Особенно упорно немцы цеплялись за окраину города. Навстречу нам бил пулемет, и снаряд за снарядом посылала самоходка. Только поднимешься — шквал огня, залегли. Тогда командир первой роты Георгий Андреев решил сам уничтожить эту самоходку. Ползком он и двое бойцов подобрались в тыл пулемету и забросали его гранатами. Самоходка била из-за дома Мы видели, как они добрались до нее, как полетели граната. Развеялся дым. Где Андреев? Вижу — лежит, убитый. Только это кончилось — на поляне появилась цепь фашистов. Комбат Сиряков сам лег за пулемет. Приблизились поближе — нажал на гашетки, фашисты заметались, цепь их разорвалась.
Вскоре комбата вызвали по телефону в штаб полка. Кстати, сколько раз рвалась связь, и всякий раз ее восстанавливали благодаря отваге связистов лейтенанта Константина Кожевникова. Наверное, десятки раз он сам сращивал под огнем концы перебитых проводов. Солнце буквально палило, да и от боя было жарко. Вот уже вроде только один дом остался, за ним поле, но строчит и строчит оттуда пулемет. Под огнем подобрались к дому командир пулеметной роты Виктор Аникин и ординарец комбата Павлик Тимонин. Вдруг из дома вылетает граната и взрывается в двух шагах от них. Немецкого пулеметчика все же убили, а Аникин и Павлик были тяжело ранены. Раненых сдали санитарке Марии Паньковой. Сколько она их за этот день перетаскала… Помню, тащит Костю Макотрина, а он такой тяжелый, да еще с пулеметом. Капли пота на щеках, не может отдышаться. На редкость была чуткая и заботливая, только услышит стон или увидит раненого — ни на какой огонь не смотрит…
…На рассвете 27 июня 1944 года гвардии капитан К. И. Наумов, командуя группой танков, ворвался в Еловики и освободил их от противника, уничтожив при этом склад с боеприпасами, один вражеский танк и 7 солдат противника. Умело маневрируя под огнем врага, он вывел свои танки на высоту 170,2 и, открыв ураганный огонь по позициям немцев, расчистил бригаде путь на Бобруйск. Ранним утром батальон гвардии капитана К. И. Наумова первым ворвался на северо-западную окраину Бобруйска. Немцы, ведя ураганный огонь, сумели отсечь автоматчиков от танков, но Кондратий Иванович, покинув танк, заставил пехоту подняться. Действуя совместно, автоматчики и танкисты двинулись к центру города, уничтожая живую силу и технику врага. Им удалось настигнуть и расстрелять автоколонну отступающего противника, уничтожив при этом до 30 машин. В боях за Бобруйск гвардии капитан К. И. Наумов лично уничтожил 3 самоходки, 3 машины с пехотой, зенитную крупнокалиберную пушку и трех фаустников.
Как питались на войне?
Есть войны закон не новый:
В отступленье — ешь ты вдоволь,
В обороне — так и сяк,
В наступленье — натощак.
Это правило, выведенное героем поэмы Александра Твардовского «Василий Теркин», в основе своей подтверждается фронтовиками, хотя о достатке продовольствия в начальный период Великой Отечественной войны говорить не приходится.
В 1941-1942 годах страна лишилась почти половины посевных площадей. До войны в оккупированных районах производилось 84 процента сахара и 38 процентов зерна. На фронт была мобилизована большая часть сельского трудоспособного мужского населения и техники. Все это вело к сокращению урожаев. Только с 1944 года началось восстановление сельскохозяйственного производства.
Нормы суточного довольствия красноармейцев и начальствующего состава боевых частей действующей армии включали 800 г ржаного обойного хлеба (в холодное время года, с октября по март — 900 г), 500 г картофеля, 320 г других овощей (свежей или квашеной капусты, моркови, свеклы, лука, зелени), 170 г круп и макарон, 150 г мяса, 100 г рыбы, 50 г жиров (30 г комбижира и сала, 20 г растительного масла), 35 г сахара. Курившим военнослужащим полагалось ежедневно 20 г махорки, ежемесячно — 7 курительных книжек в качестве бумаги и три коробки спичек. По сравнению с довоенными нормами, из основного рациона исчез только пшеничный хлеб, замененный на ржаной.
Среднему и высшему начальствующему составу дополнительно выделялось по 40 г сливочного масла или сала, 20 г печенья, 50 г рыбных консервов, 25 папирос или 25 г табака в сутки и 10 коробок спичек в месяц. Учитывая климатические и погодные условия, в войсках первой линии Карельского фронта с декабря по февраль выдавали дополнительно 25 г свиного сала, а в районах, неблагополучных по цинготным заболеваниям, одну дозу витамина С. В случае если было невозможно организовать питание войск горячей пищей, им выдавали сухой паек.
Повышенной нормы паек с обязательным горячим завтраком полагался летно-техническому составу ВВС, который также делился на четыре категории. Суточное довольствие боевых расчетов экипажей самолетов действующей армии увеличилось по сравнению с довоенными нормами — до 800 г хлеба (400 г ржаного и 400 г белого), 190 г круп и макарон, 500 г картофеля, 385 г других овощей, 390 г мяса и птицы, 90 г рыбы, 80 г сахара, а также 200 г свежего и 20 г сгущенного молока, 20 г творога, 10 г сметаны, 0,5 яйца, 90 г сливочного и 5 г растительного масла, 20 г сыра, выдавались фруктовый экстракт и сухофрукты (для компота). На самолетах также полагалось держать запас на случай аварий и вынужденных посадок (по 3 банки сгущенного молока, 3 банки мясных консервов, 800 г галет, 300 г шоколада или 800 г печенья, 400 г сахара на человека).
Установленные нормы довольствия в течение войны не пересматривались, но дополнялись: некурящим женщинам-военнослужащим стали выдавать по 200 г шоколада или 300 г конфет в месяц взамен табачного довольствия; затем аналогичную норму распространили и на всех некурящих военнослужащих.
В наступлении существовали объективные трудности для организации питания: на маршах походные кухни и обозы не успевали за продвигавшимися вперед войсками. Готовить еду «на ходу» было затруднительно, а ночью не разрешалось разжигать огонь. В результате бойцам раздавали сухой паек. Если перед атакой бойцы получали «неприкосновенный запас» (консервы, сухари, сало), то нехитрая солдатская мудрость учила: надо съесть все запасы до боя — а то убьет, и не попробуешь! Но бывалые фронтовики, зная, что при брюшном ранении больше шансов выжить сохраняется при пустом желудке, перед боем стремились не наедаться и не пить.
С 1944 года в письмах и дневниковых записях фронтовиков отмечаются перемены, связанные с улучшением фронтовой кухни, рациона, встречаются похвалы поварам: «Кормят нас великолепно, у нас повар Миша готовит, как лучший повар французского короля, но ему некогда проявлять свои способности, и потому он готовит по-солдатски жирно, вкусно и много». Одно из наиболее откровенных свидетельств относительно кормежки на войне принадлежит поэту и гвардии майору, прошедшему войну от начала до конца, Борису Слуцкому, открывшему главу «Быт» своей автобиографической прозы «Записки о войне» следующим утверждением: «Менее высокий жизненный стандарт довоенной жизни помог, а не повредил нашему страстотерпчеству… Мы опрокинули армию, которая включила в солдатский паек шоколад, голландский сыр, конфеты».
В лучшую сторону отличалось питание экипажей самолетов дальнего действия, находившихся в длительных ночных полетах. Например, при беспосадочных полетах продолжительностью более 6 часов с пребыванием на высоте 4 тысячи метров и выше летчикам полагалось по 200 г хлеба пшеничного из муки 2 сорта, 100 г печенья, 100 г ветчины, 50 г сыра, 100 г шоколада, 60 г сахара, 1 г чая, 5 г фруктового экстракта. При беспосадочных полетах продолжительностью более 6 часов с пребыванием на высоте менее 4 тысяч метров или при нескольких вылетах с общей продолжительностью более 8 часов нормы урезались наполовину, кроме хлеба и чая.
Госпитальный паек наших воинов содержал 600 г хлеба, (в том числе 300 г пшеничного), 130 г круп и макарон , 120 г мяса и 50 г рыбы. Он также включал 450 г картофеля и 285 г других овощей, 50 г сахара, сухие или консервированные фрукты, 200 г молока, 40 г коровьего масла и 15 г других жиров, 25 г творога, 10 г сметаны, 100 г сока или ягодно-фруктовый экстракт. Для выздоравливающих увеличивалась норма хлеба до 800 г (в том числе 400 г пшеничного). Санаторный паек включал 500 г пшеничного и 200 г ржаного хлеба, 110 г круп и макарон, 160 г мяса, птицы и копченостей, 70 г рыбы, 400 г картофеля и 500 г других овощей, 200 г свежего молока, 50 г сахара, 25 г сметаны, 10 г творога, 45 г коровьего и 5 г растительного масла, сухофрукты, кофе и какао. Именно о таком питании на реабилитации в прифронтовом санатории рассказал бобруйский участник Великой Отечественной войны Иван Никифорович Бычков, раненный в наступлении на Кенигсбергском направлении.
