Вот как, например, некий Аарон Горелик рассказывал о ликвидации участкового городового, проведенной его товарищами по бобруйской организации Бунда — еврейской социалистической партии:
«В 1906 году в Бобруйске был убит полицейский Карпенко. Как одному из худших в службе, все не нравилось ему в городе.
Однажды поздно вечером Карпенко шел в направлении Шоссейной улицы, в сторону дрожжевого завода, недалеко от которого жил. По пути зашел в трактир, чтобы выпить. Когда Карпенко сел за стол, один из наших членов Бунда, что ждал его, подошел вплотную и с трех выстрелов срубил его на месте.
Товарищ, который стрелял, не найден. На следующий день должны были состояться похороны Карпенко. Полицейские были очень взволнованы, и мы ждали всевозможных происков от плохих людей.
Из-за боязни возможных нападений полиция вооружила специальные группы. Расставила их недалеко от главной улицы, по которой следовала похоронная процессия. Похороны прошли тихо. На обратном пути какие-то нечестивцы напали на пекарню Вейцмана, выбили окна и начали грабить. Там была паника. Вооруженные группы подбежали, избили нескольких разбойников, а остальные были разогнаны. Полиция приехала быстро и навела порядок».
Через два года после гибели городового центральный «еженедельный журнал с иллюстрациями «Вестник полиции» сообщил о занесении Антона Семеновича Карпенко в выходившую вторым изданием «Книгу русской скорби»…
Так кто же он — плохой или хороший полицейский?
Отыскать удалось третье издание «Книги русской скорби», выпущенное Русским народным союзом имени Михаила Архангела в 1911 году в Санкт-Петербурге. Первое, что бросается в глаза, называют нашего героя уже по фамилии Карпейко. Однако не будем зацикливаться на одной букве, а почитаем, каким он парнем, стражем, мужем был.
Старший участковый городовой Антон Карпейко родился в Минске и, окончив приходское училище, поступил ефрейтором на службу в резервный кадровый батальон в Минске же. Редкое добросовестное отношение его к своим обязанностям обратило на него внимание начальства, выдавшего ему по окончании службы похвальный отзыв.
Отбыв срок военной службы, Карпейко поступил в полицию и служил городовым в Минске 6 лет, а затем был переведен старшим участковым городовым в Бобруйск, где безукоризненно нес свои служебные обязанности в течение целых 14 лет. За все это время он ни разу не был замечен начальством не только в чем-нибудь предосудительном, но не заслужил ни одного выговора, ни одного замечания за нерадивость. Начальство любило его и ставило в пример другим его честность и добросовестность.
«Когда настала смута освободительного движения, Карпейко держал себя именно так, как должен держать себя всякий порядочный и честный слуга царя. Отлично понимая, что «освободители» не друзья народа и порядка, а враги родной страны и разорители ее и, твердо помня свой долг, он явился одним из деятельнейших и ревностнейших врагов крамолы, — читаем в книге. — Никто так не умел узнавать и выслеживать тайные сборища крамольников, как Карпейко. Никто не умел так смело и бесстрашно идти навстречу врагу, проникать в самое его логово, как Карпейко.
Крамольники возненавидели его и решили убить — так они делают со всеми, кто честно исполняет свой долг. В подметных письмах и в прокламациях прямо указывалось на Карпейко, как на злейшего врага революции.
За год до смерти на него было сделано нападение, окончившееся благополучно. Напавшие разбойники не имели при себе оружия и, сильно побив Карпейко, ушли, сказав: «Не минуешь наших рук».
После этого жена Карпейко стала уговаривать мужа бросить полицейскую службу ради самосохранения. «Пожалей детей своих,— говорила она, — тебя убьют, с кем они останутся?».
— Против совести не пойду, — ответил ей муж, — ради собак-революционеров царю не изменю. Для меня одинаково дорога что военная, что полицейская служба, а свой характер не изменю».
В день убийства, в субботу 30 апреля, у покойного Карпейко было, очевидно, какое-то предчувствие. Он был особенно нежен с детьми и задумчив. Придя со службы, он велел жене собрать ему в баню белье и взял с собой двух старших мальчиков, чего раньше никогда не делал.
После бани семья пообедала, и Карпейко лег спать, попросив жену разбудить его в 7 часов вечера, так как он должен был в этот день идти в наряд к театру.
«Ровно в семь часов жена подошла к постели, чтобы разбудить мужа, а он лежит с открытыми глазами и говорит:
— Я не мог заснуть ни на минуту. Что-то не спалось, и идти не хочется сегодня.
Думая, что ему нездоровится, жена начала упрашивать его остаться дома и не ходить в театр, говоря, что это не важное дело.
— Нет, нельзя, — ответил он. — Скажут еще, что я пьяный напился. Да и неловко: служба прежде всего.
Он оделся, простился с женой и благословил детей. Это он делал всегда, уходя из дому. После этого он ушел — чтобы уже не вернуться больше!» — пишет «Книга русской скорби».
«Когда кончилось представление в театре, Карпейко в сопровождении постового городового пошел домой. На половине дороги он сказал:
— Иди домой, сегодня в городе спокойно: ничего не случится, я один пойду.
Не успел постовой городовой пройти всю улицу до конца, как услышал за собой частые выстрелы. Он побежал назад и увидел Карпейко, который без признаков жизни лежал на улице против мелочной лавочки, где продавали сельтерскую воду.
Злоумышленники, как оказалось потом со слов лавочника и прохожих, в количестве 6 человек сделали засаду, спрятавшись за мелочной лавочкой. Как только Карпейко поровнялся с лавочкой, они выскочили и начали в него стрелять до тех пор, пока он упал бездыханным. Совершив свое дело, они разбежались во все стороны и благополучно скрылись.
Медицинским осмотром было установлено, что в покойного попало 7 пуль: 2 в сердце, а остальные в руки и в ноги.
После Карпейко остались четверо малолетних детей, конечно, без всяких средств, потому что единственным кормильцем и опорой семьи был покойный.
Теперь, когда малютки-сироты выходят на улицу, их дразнят бессовестные люди, сочувствующие ж*-убийцам, и говорят:
— Что? Отца вашего положили, как собаку, на улице? И с вами, щенятами, то же будет, — подводит итог издание Русского народного союза имени Михаила Архангела и делает вывод:
— Подлое время, подлые люди, осмеливающиеся издеваться даже над скорбью детей-сирот!».
Александр КАЗАК