Этот снимок девчушки с открытым, доверчивым и в то же время полным боли взглядом знаком многим из нас еще с детства. Он часто служил иллюстрацией к разным статьям об ужасах войны. Его сопровождала такая короткая подпись: «1944 год. Шестилетняя Вера Курьян из деревни Подвидки — узница концлагеря в Озаричах».
Оказывается, эта девочка, пережившая все ужасы военного лихолетья, живет в Бобруйске, сегодня ей 76 лет. Недавно корреспондент «Вечерки» побывала в гостях у Веры Сергеевны (ныне Солонович) — в ее квартире в стареньком двухэтажном доме на ул. Орловского.
«Во мхах и болотах мы прожили почти четыре года»
О военном детстве Вера Сергеевна рассказывает вполне спокойно — ей уже много раз приходилось повторять историю своей жизни знакомым, детям и внукам. Да и знает она о происходящем с ней в военные годы лишь со слов своей тетки, деда да односельчан — слишком мала еще была тогда.
— К началу войны мне не было еще и двух лет, — рассказывает женщина. — Семья наша жила в деревне Подветка Октябрьского района Гомельской области. Старший брат Женя был несколькими годами постарше, а младшая сестренка родилась за несколько дней до начала войны. Фашисты, ворвавшись в деревню, жгли дома, убивали и старых, и молодых, молодежь забирали в плен. Буквально вся деревня была в огне, люди покидали свои дома, кто в чем был. Отца моего схватили, несколько дней он был в плену, потом бежал и присоединился к нашим войскам. Всю войну мы не получали о нем никаких вестей.
Спасаясь, жители Подветки и соседних деревень бежали в лес, где было хорошо знакомое им болото, его называли Бабинец.
— Новорожденную малышку мама несла в люльке, с нами дед Василий и тетка Хадосья, да двое ее детей. В Бабинце мы прожили почти четыре года. Здесь можно было согреться даже зимой, выкопав лунку и опустив в нее руки и ноги. Сейчас, когда на даче холодно, эти картинки смутно прорисовываются в подсознании. Болота и лес кормили нас — собирали клюкву, чернику, голубику. Из лозы плели лапти, воду пили прямо из болота. Выживали в таких условиях, конечно, не все, умирали люди, как мухи. Мои родные выжили, но мама была очень слабой. Весной 44-го, когда наши начали наступать, немцы обстрелом выбили людей из болота и погнали в концлагерь «Озаричи».
«Болото в сравнении с Озаричами показалось раем»
— В Озаричах все оказалось гораздо страшнее, даже родное болото Бабинец в сравнении с концлагерем показалось раем. Вокруг колючая проволока. Пустота, на которой не росло ничего. Люди просто медленно умирали от голода и холода. Воду попить брали прямо рядом с трупами…
В этом аду маленькая Вера с родными провела еще около двух недель. В концлагере началась эпидемия тифа, заболела и мама, силы ее покидали с каждым днем.
Особенно запомнился Вере Сергеевне один случай, рассказанный теткой Хадосьей. Однажды брат Женя куда-то отошел, тетя за ним. Видит: мальчик подошел к немцу, который кушал консервы из банки, упал перед ним на колени, схватил за сапоги и говорит: «Дай, дай». Немец ударил его, мальчик откатился и снова к нему ползет, просит. Немец съел все, без остатка, банку выбросил, а мальчик схватил ее и бежать. Склонился над лежащей матерью, пальцем остатки выковыривал из банки и маме давал облизывать. Так хотел, чтобы она жила.
Еще тетка хорошо запомнила, как кружили самолеты над болотом, и все покрывалось серой пылью. А утром пошел снег, и видны были только бугорки человеческих тел — некоторые лежали неподвижно, небольшая их часть шевелилась. Как удалось им тогда выжить, Вера Сергеевна сама не понимает.
День освобождения
19 марта 1944-го — день освобождения из концлагеря. Немцам не было чем отстреливаться, убегая, они били людей прикладами и бросали в ров. Схватили и младшую сестричку Веры, которую дед Василий к тому времени окрестил Олей. Дед кинулся драться с немцами, его оттолкнули, а малышку бросили в ров. Дед ее достал потом, но уже неживую, похоронил неподалеку.
В эти дни и был сделан известный снимок маленькой узницы.
— Уже когда начали людей на машины грузить, в этом хаосе дед с теткой вдруг заметили, что я исчезла, — рассказывает Вера Сергеевна. — Дед бегал, искал меня повсюду и говорил: «Я доставал Олю со рва, Веры там не было». Тетка пошла к моей маме Лиде, уже почти покойнице, и видит — я рядышком с ней, а меня корреспондент фотографирует, я улыбаюсь ему. Что могло развеселить меня в тот момент, понятия не имею. Может, фотограф про птичку сказал.
Что интересно, много лет Вера Сергеевна ничего и не знала об этом фото. Однажды задолго после войны ее племянник увидел на стенде в музее Великой Отечественной в Минске фотографию маленькой узницы, прочитал подпись и, не скрывая эмоций, закричал: «О, это ж моя тетка!».
Когда наши солдаты помогали людям забраться в кузов грузовика, они отказались брать мать Веры, потому что жизнь в ней едва теплилась, а тут и живым места не хватало. Но дед подносил стеклышко к ее губам и кричал: «Дышит-дышит!».
Маму взяли, но вскоре она умерла.
Радовались очисткам от картошки
Из Озаричей людей вывезли в Хойники, в родной деревне тогда еще шли ожесточенные бои. Первое, что врезалось в память маленькой Вере — посещение бани в Хойниках.
— Простыни развешаны, люди туда заходят и не выходят. Тетя была уверена, что фашисты придумали для нас очередное зверство, и говорила: «Дети, готовьтесь. Пойдем все вместе. Зайдем туда, нас газом травить будут, дышите сильно-сильно, чтобы не мучились долго». А оказалось, это баня! До сих пор этот воздух помню. Нас завели туда, подстригли. Никто никому не верил уже, даже своим.
В Хойниках они прожили с апреля по октябрь. Кушать было нечего, попрошайничали по дворам. Часто люди давали очистки от картошки, даже такая еда была в радость. Вере запомнилось, как дед шел и бурчал: «Могли бы дать и потолще очистки…» А когда люди колонной возвращались в родные места, дед Веру подводил к шоссе, и солдаты давали ей кто сухарик черного хлеба, кто кусок сахара. Наверное, слишком жалкий вид был у девочки.
Родная деревня предстала перед ними в удручающем виде — все заросло бурьяном, дома погоревшие...
— На всю деревню целы остались три хаты, в них разместились все, кто вернулся, — рассказывает моя собеседница. — Очень много гранат осталось, люди подрывались на них. Потому делали специальные приспособления — длинные жерди, к которым привязывали большое полено, и катили его впереди себя. Если не взорвется, можно идти. А трупов кругом было… Нам поэтому даже ягоды не разрешали собрать поблизости от деревни. Кто послабее, без ног, те собирали и рядом. Кое-как перезимовали, а ближе к весне те, кто покрепче, ушли на Украину зарабатывать картошку да зерно, чтобы весной поле засеять. Приносили картошку, что бусинки, чтобы больше кустов было, и по стакану зерна. Помню, собирали верес, желуди, хлеб из этого пекли. Что видели, то и ели.
«Хочу макухи!»
Никогда не забудет Вера Сергеевна, как однажды встретила в лесу женщину, та дала ей необычайно ароматный кусочек чего-то. Вере показалось, что весь лес и вся деревня наполнились этим запахом. Девчушка немного откусила и побежала домой, чтобы спросить у женщин, что это такое. Пока бежала, кусочек поломался на крошки и растерялся. Женщины понюхали ее ладошку и сказали: макуха. На всю жизнь она запомнила это название, тогда казалось, что ничего на свете вкуснее нет. Долго мечтала потом еще поесть этот «деликатес», но нигде не встречала. Уже много лет спустя, когда поехала знакомиться с родителями будущего супруга, услышала, что свекровь собирается кормить корову макухой. И в ушах у Веры зазвенело, и все пошло кругом, она упала на пол. Все решил, что она беременная или больная. Очнулась и первое, что сказала мужу: «Хочу макухи! Дай, пока корова все не съела!».
Свекровь руками всплеснула: «Дитятко мое, как же ты страдала. Мои дети в войну маргарин ели, так мне их так жалко было». Только вот эта макуха оказалась совсем не такой ароматной и вкусной, как та…
— Когда мне было 16 лет, из армии вернулся старший брат, — продолжает свое повествование Вера Сергеевна. — Председатель колхоза пришел к нам и говорит: «Вы оставайтесь в деревне, а Вера пусть едет, пропадет она здесь». Сделали мне паспорт. Как раз из Паричей человек приехал набирать людей на работу на кирпичный завод, мы с подругой поехали. На заводе отработала полгода. Приехала моя тетя из Бобруйска, посмотрела, как я там «ишачу», и предложила ехать с ней в город, в больницу работать. 11 лет отработала санитаркой в инфекционной больнице, позже 11 лет — в психиатрическом отделении, а окончила трудовой путь на заводе РТИ.
В больнице Вера Сергеевна встретила и своего будущего супруга. Он поступил в инфекционное отделение в качестве пациента.
— Как увидела его, так и влюбилась: красивый, крепкий, — улыбается Вера Сергеевна. — И когда врач собралась переводить парня в другое отделение, уговорила оставить его хоть на пару дней в «инфекционке». Потом, правда, выяснилось, что ему всего 17, а мне было почти 20. Но любовь всем возрастам покорна!
Они поженились, родился сын Игорь, потом дочь Оксана. Муж трудился в строительной организации. В 2001-м году его не стало.
Дача как смысл жизни
Сегодня самая большая отдушина в жизни Веры Сергеевны, по ее словам — дача в деревне Бабино. В свои 76 она не ленится проехать на дизеле до своей остановки, а потом еще пройти 2 км пешком. И там, на 10 сотках, предаться любимому занятию — выращиванию деревьев, ягодных кустарников, морковки да свеклы. Помогают родные.
Для Веры Сергеевны счастье, когда на даче собирается вся семья. Тогда она накрывает большой стол и радуется, что все нахваливают ее стряпню.
С любовью и гордостью рассказывает женщина о своих детях и внуках. Дочь и сын трудятся в бобруйском отделе Департамента охраны. Внук Александр работает слесарем на «Бобруйскагромаше», внучка Виктория — филолог, Катерина — студентка 4-го курса педагогического университета в Могилеве. Несмотря на множество лишений, выпавших на ее детские годы, Вера Сергеевна по сей день сохраняет жизнелюбие и бодрость духа. Наверное, чем ближе человек находился к смерти, тем лучше он понимает, какой это великий дар — жизнь.
Ирина РЯБОВА. Фото автора.