Евгений Александрович Чабан сегодня.
28 июня 1941 года Бобруйск был оккупирован немецко-фашистскими захватчиками. Предлагаем вашему вниманию воспоминания очевидца тех страшных дней...
Ветеранов Великой Отечественной войны с каждым годом все меньше. А те, кто еще жив, нередко страдают от букета болезней. Евгений Александрович Чабан, Заслуженный учитель Беларуси, в прошлом преподаватель автотехникума, конечно, имеет проблемы со здоровьем, но на ногах, а память еще цепко держит давние события конца детства – начала юности. Этот период пришелся на войну. Многое из увиденного им не совпадает с образцами, которые «выдавала» пропаганда. Многое коробит память, многое хотелось бы забыть, но это не в его власти…
Зачем ребёнку водка?
Накануне войны отцу сделали операцию (аппендицит), и он с еще забинтованным животом на автобусе поехал к родным в Глуский район. 15-летний Женя туда должен был ехать на велосипеде. Мать осталась присматривать за живностью (поросенком). К тому времени паренек окончил семилетку и подал документы в лесотехникум. До экзаменов (в августе) еще много времени.
Там, в деревне, его и застала весть о начале войны. В общем, все знали, что война неизбежна, но еще сильно было впечатление от захвата Польши в 1939 году. Тогда вся «операция» заняла несколько дней. Казалось, что и сейчас военная компания будет непродолжительной и на чужой территории. Однако через день – другой небо в стороне Бобруйска запылало. Сарафанное радио донесло, что Бобруйск постоянно бомбят. А там осталась мама. Тогда отец и сказал сыну: «Давай, Женя, садись на велик, поезжай и забери маму».
Впечатлений в тот день он набрался на всю жизнь. Было 28 июня, 6-й день с начала войны. По слуцкому шоссе в сторону Бобруйска ехали разрозненные армейские машины, некоторые на спущенных колесах. Женя уже прошел ст. Бобруйск, вблизи которой находился их дом, как вдруг налетели самолеты и стали бомбить станцию. Мальчик спрятался в трубе, соединявшей озера в районе ул. Чапаева (теперь их нет). И там увидел… тапочки мамы. Это встревожило. После окончания бомбежки прибежал домой, дом был на замке. Посмотрел на огород и увидел возвышающийся пригорок свежевскопанной земли. Подумалось самое худшее – вдруг там похоронена мама. Взял лопату, раскопал, в яме оказались вещи, наверное, на случай, если загорится дом.
Открыл ставень – услышал визг поросенка. Скотина хотела есть. Но как покормить, если под рукой ничего нет? Вышел на улицу и увидел, что люди выносят товары из находившегося поблизости магазина. Тогда уже никакой власти не было, и люди опустошали магазины, предприятия и склады. Женя пошел в магазин и взял две буханки хлеба, которые затем, открыв форточку, скормил поросенку. А что делать дальше? Куда девать скотину? Вспомнил, что в районе мебельной фабрики им. Халтурина жили родственники. Может, они возьмут поросенка себе?
По дороге увидел, что люди уже разломали склад промтоваров по ул. Сенной (теперь это ул. 50 лет Октября), пошел туда и прихватил кое-какую одежду – форму для учащихся ПТУ. Возле винзавода народ разбирал дармовое спиртное. Женя, конечно же, водки не пил, но прихватил на всякий случай две чекушки. Хотел еще разжиться маслом на маслозаводе, но взять его было некуда.
Родственников дома не застал. Вернулся назад, отдал поросенка соседу и снова не велосипеде поехал в Глуский район. Машин на слуцком шоссе уже было меньше. Слышались разрывы снарядов и бомб. Несколько раз его останавливали красноармейцы и спрашивали, далеко ли город, есть ли там немцы, цел ли мост через Березину?
Вот в очередной раз возле него остановилась машина. В ней сидели офицеры, один сильно ранен, как будто без сознания. Снова те же вопросы: город далеко, есть ли немцы…
Вдруг из-за леса выныривает немецкий самолет. Офицеры в кювет, кричат Жене: «Беги сюда». «А как с вашим товарищем?»… Это показалось удивительным – бросить раненного… Убежать он не успел. Самолет на бреющем полете пролетел на машиной дал пулемётную очередь, но к счастью не попал ни в мальчика, ни в раненного бойца. Вопреки опасениям офицеров самолет назад не вернулся. Красноармейцы снова сели в машину и поехали дальше, сказав мальчику, что ему дальше идти нельзя: там немцы.
Чтобы не столкнуться с фашистами, Женя со Слуцкого шоссе перешел на другую дорогу, которая вела из Бобруйска на Глуск. Гул на дороге, по которой он только что шел, становился все сильнее и сильнее.
Снова его остановили отступающие красноармейцы, ехавшие на ЗИС-5, те же вопросы: далеко ли город, есть ли немцы, цел ли мост…. Женя ответил, что немцы уже, наверное, в городе, потому что по шоссе едут немецкие танки. Мост тоже, скорее всего, взорван -- так говорили люди.
Вдруг командир на полуслове набросился на мальчика: «Ах ты сволочь, провокатор…», больно ударил ногой в промежность, а потом стал избивать. Остановить его смогла женщина, которая до того следовала невдалеке от Жени. Затем командир повел его к лесу. Все, подумал Женя, расстреляет, и через всхлипывания повторял: «За что вы меня?».
Отведя мальчишку в сторону, командир заговорил спокойнее, мол, такие вещи при солдатах рассказывать нельзя, надо было отвести меня в сторонку. «А так ты посеял панику среди моих подчиненных». Потом спросил, как можно пройти к Березине и перейти ее, минуя Бобруйск. Женя ответил, что можно пойти на Паричи, там есть паромная переправа, провел бойцов до Вишневки, опасаясь, что ошибся дорогой -- тогда бы точно расстреляли…
На прощание хотел отдать воинам водку, но ее в вещмешке не оказалось – кто-то из бойцов, пока командир проводил «разъяснительную» беседу, уже реквизировал чекушки.
Но вот он в своей деревне. Мама к тому времени тоже пришла туда. В тот же день по улице проскочили немецкие мотоциклисты, поехали к реке, и тогда же появились несколько наших отступающих солдат. Женя кричит им: «Быстрее прячьтесь, немцы поехали к реке, сейчас назад вернутся, там нет моста». Не успели. Фашистский мотоцикл появился на взгорке и оттуда, заметив солдат, крикнули: «Рус, сдавайс». Бойцы побежали к кусту и выстрелили оттуда. Что могли солдаты и офицер с винтовками и пистолетом против пулемета и автоматов? Мощным пулеметом с коляски буквально скосили куст, откуда доносились разрозненные выстрелы, потом еще гранату туда бросили, после чего добили красноармейцев выстрелами в головы. У кого были партийные билеты, клали их на грудь и простреливали. Женя потом собрал эти партбилеты и отдал своему деду на хранение, а дед после войны отнес их в военкомат.
Через некоторое время возле убитых собрались люди. Кто-то стал снимать сапоги. «Не стыдно? – спрашивали у мародеров односельчане. «А зачем им теперь сапоги?»
«Русишен швайн»…
Через полторы недели их семья вернулась в Бобруйск. Соседи достаточно набрали провизии из разграбленных магазинов, а у них никаких запасов. Правда, выручили соседи, дали кое-каких продуктов, спирта. За несколько недель до войны одного из их соседа за кражу посадили в тюрьму. Освободившим его фашистам он был искренне рад. Бесшабашный и гуляка по натуре, сосед ходил по улицам, играл на гармошке и пел песни в честь «освободителей». Однажды в его дом зашли фашисты и сделали замечание – не соблюдает светомаскировку. Тот замечание проигнорировал и предложил немцам выпить. Потом слово за слово, как обычно бывает у пьяных, и завязалась драка. Немцы отделали соседа так, что тот несколько дней не мог выйти на улицу. После этого частушки об освободителях он уже не пел.
Многие бобруйчане ходили к концлагерю в крепости - вдруг увидят там родных. Тогда еще немцы не зверствовали, и военнопленного можно было выкупить за десяток яиц и шмат сала. Некоторые «выкупали» совершенно чужих людей. Ходил туда и Женя. Пленных там содержали как скот: за колючей проволокой никаких строений, под открытым небом ели и спали. Горожане, чтобы поддержать их, бросали хлеб. По утрам немцы вывозили трупы умерших ночью. И всякий раз фашист, снимал с голых трупов брезент и, показывая на вырезанные мясистые части тел, говорил: «Смотрит, русишен швайн». Мол, едят себе подобных. Теперь Евгений Александровича даже сам сомневается, что это было в действительности.
Еще он ходил на Шоссейную (теперь ул. Бахарова), где находилось гетто, в район фабрики «Красный пищевик». Своего соседа, еврея, отец Жени уговаривал поехать к родственникам в Глуский район, а оттуда, убеждал, можно перейти в партизаны. Однако тот считал, что все обойдется. Закончилось это тем, что однажды всех узников гетто расстреляли. А до того Женя однажды увидел, как из одного дома выволокли еврейскую семью и расстреляли. После этого полицай спросил, кто закопает трупы. Желающих не было. Тогда предложили: кто закопает, возьмет барахла столько, сколько сможет унести. Нашлись двое.
Освобождение
Над молодежью, оставшейся в оккупации, висела угроза быть угнанными в Германию. Дважды под немецкие облавы попадал и Женя. В первый раз родители нашли 5 рублей золотом царской чеканки и выкупили его. Во второй раз ничего ценного не нашлось. Немцы отпустили домой, сказав, чтобы через некоторое время был на станции и взял провизии на две недели пути. Женя с другом сразу же решили бежать. Однако это оказалось непросто. Везли их, как скот, в совершенно неприспособленном для перевозки людей товарном вагоне. Когда кое-как через дырку отмотали проволоку и приоткрыли дверь, чтобы прыгать, многие, кто был в вагоне, воспротивились: «Едьте как все». Началась потасовка. Друг выпрыгнул первым, и Женя услышал стрельбу. Он уже тоже готов был последовать примеру друга, но сзади его крепко держали за вещмешок. В конце концов, он изловчился, освободил руки от лямок и выпрыгнул. Но, поскольку подготовиться к прыжку не мог, приземлился неудачно, сильно ударился и потерял сознание. Это и спасло ему жизнь: окажись он в нескольких метрах от вагона -- его бы расстреляли.
Очнулся и увидел исчезающий вдали хвост поезда. Поднялся, пошел искать друга. Нашел того в луже крови, мертвого. Поскольку вещи и продукты остались в вагоне (а уже было холодно, шел первый снег), взял вещмешок с продуктами и одеждой друга и пошел по направлению к Глускому району. Из деревни запиской сообщил родителям, что с ним все в порядке. В деревне стриг людей и партизан, клеил бахилы, делал рыболовные крючки, чинил часы, швейные машинки. А если в деревню шли немцы или полицаи, он, как и вся молодежь скрывался в лесу. В партизаны его не взяли.
Летом 44-го чувствовалось, что оккупация заканчивается. Однажды над деревней показался самолет с красными звездами. Женя радостно замахал ему руками, тот пошел на снижение и… дал очередь. Это удивило: стреляет по своим? А потом увидел русских танкистов. Те сказали, что наши части вот-вот войдут в деревню. Радостный Женя рассказал об этом деревенским мужикам. «Не, -- рассудил староста, -- такого быть не может. Нас немцы сначала должны были бы уничтожить, а потом уже отступать…» Однако вскоре в деревню действительно вошла колонна танков…
На следующий день всех парней и мужчин построили и призвали на службу. Женю и ребят его года рождения, сказали, временно не берут. Однако он был настроен попасть на фронт, и чтобы ускорить это, поехал в Бобруйск. Там, конечно, его призвали, и боев на его долю хватило. Но это, как говорят, уже совсем другая история.
Сейчас Евгению Александровичу 87-й год. Живет в своем доме, один, жены уже нет, дочери в Минске. И хотя над ним шефствуют и социальная служба, и ребята из автоколледжа, многое делает своими силами. Как занимался ветеран в молодые годы техническим творчеством, так и сейчас возится днями в своей мастерской, у него много разных приспособлений, сам ремонтирует свой автомобиль. «Недавно, -- с гордостью сказал мне ветеран на прощание, -- прошел медкомиссию, чтобы ездить на машине. А врачи у меня спросили: может, мне уже не надо за руль садиться? Как это не надо? Надо!»
Крепкого вам здоровья, ветеран.
Александр МАЗУРЕНКО. Фото автора.
ТАКЖЕ НА САЙТЕ: